— Без очков не вижу! — быстро сориентировалась Анна Ивановна. — Это у нас Галина дальновидная особа, у нее и пытайте.
— Стоп, я сказал. Бабуси, вам надо нанимать адвоката. И мы, наверное, будем вас задерживать. До выяснения. — Сержант огляделся по сторонам и буркнул своему напарнику: — Или я ошибаюсь, или оружие трофейное, звони в прокуратуру. Пусть едут. А этих старых партизанок мы, наверное, заберем с собой. Ишь, достали запасы с войны.
— Произвол! — зычно выкрикнула Анна Ивановна.
— Да, не допустим. Вы должны сначала проверить, когда его убили, потом выяснить наше алиби, опросить соседей и только после этого…
Галина Николаевна оказалась весьма сведущей в вопросах прав граждан. В прошлом году она подписалась на «Криминальный вестник» и с тех пор иногда даже консультировала своих собратьев по вере.
— Ишь ты! — ухмыльнулся сержант. — Ладно. Группа приедет, тогда и разговор будет. Но мне, по дружбе скажите, я никому-никому, честное комсомольское.
Анна Ивановна недовольно поджала губы, не любила она юродствования на тему святынь партии. А этот мент поганый так же походил на комсомольца, как она на Пизанскую башню. Да, именно на Пизанскую башню. Вслед за архитектурными сравнениями в голову Анны полезли не совсем приличные слова и выражения. Усилием воли она заставила себя промолчать и дослушать.
— Никому-никому, — продолжал сержант, елейно улыбаясь. — Только вы скажите, за что все-таки дедка-то шлепнули?
Глава 2
Свадьба состоялась в ноябре. Учитывая исключительность моей брачующейся персоны, регистрация моего нового гражданского состояния в восьмой раз произошла во Дворце торжественных событий, недавно отремонтированном по случаю вспышки активности Гименея, посетившего сына губернатора. Сын, кстати, оказался нашим человеком, к январю был практически свободным и мог быть включен в список моих потенциальных женихов.
От белого платья по причине давно утраченной девственности пришлось отказаться, но приняли меня как родную. Заведующая ЗАГСом самолично выспросила у меня, собираюсь ли я в горе и в радости, в беде и в бою, летом и зимой пройти по жизни с этим человеком, и я, потупив красивые, блестящие от волнения глаза, скромно и честно прошептала: «Да». Моя свекровь Евгения Сергеевна вела себя несколько напряженно: она комкала батистовый китайский платочек, один раз пыталась заголосить и два раза упала в обморок. Причем в первый раз почему-то под звуки глинковского «Славься». Впрочем, куда как целесообразнее звучал марш Мендельсона на моей первой свадьбе, вальс из «Ласкового и нежного зверя» на второй и третьей, «Естердей» — на четвертой, «Как молоды мы были» — на пятой, «Хава нагила» — на шестой и опять же пресловутый Мендельсон, реабилитированный консервативными демократами, на седьмой. Только что хорошего вышло из этого следования традициям? В этом смысле «Славься», конечно, было уместнее. Моя мама ровно держала спину и удар. Она точно знала, что из-под венца я не сбегу, а информация, которая могла бы помешать нашему с Тошкиным браку, подробно записана в делах 18/21 и 45/124, над которыми он когда-то работал. Похоже, мама умилялась его смелости и подсчитывала в уме варианты, при которых я смогу, наконец, исполнить брачные обеты. Как будто в прошлый раз от меня вообще что-то зависело. Папе же было не до меня — по настоянию нового свекра, владельца ощенившейся суки, он завел себе друга и соратника, который в эти дни как раз осваивал курс молодого бойца. Перед выходом на свадьбу Гриша съел мамины лаковые лодочки и был нещадно бит веником. Будучи исключительным оппортунистом по духу и тираном по сути, папа так и не решил, чью же сторону принять ему в этом конфликте. Однако по настоянию мамы ни Гриша, ни его (теперь уже и моя) родственница Матильда во Дворец торжественных событий приглашены не были. Зато среди присутствующих приятно мелькали розовые щечки Владимира Игнатьевича, мертвенная бледность Полины-сектантки и хмурые глаза Соколатого, который снова не сумел подвести меня под монастырь, в смысле — под венец.
Получив на безымянный палец кольцо, Тошкин сразу сник. Он, видимо, ощутил всю тяжесть ответственности перед миром за меня и мое благополучие. Впрочем, он сам выбрал этот выход как единственную возможность больше не заводить на меня дела. Дурашка, право слово. Впрочем, теперь он не мог свидетельствовать против меня в суде.
Тяжелую мужскую руку на горле я ощутила почти сразу.
— Паспорт будем менять, — торжественно изрек он, замечая, как мой волшебный, истрепанный в сражениях вкладыш выпадает из документа. — Фамилию можешь оставить свою. Но это…