Ладно. Троллейбус наш повернул на Загородный. На остановке возле пожарной каланчи вошел некто и сел рядом. Я книгу листаю; не прошло и минуты, как он подает голос: «Что-то интересное… Судя по всему что-то суворинское… Или нет? Маркса?..»
«Энгельса!» — обрезал я довольно — таки грубо. Но он не обиделся. «Понимаю. — Он дал мне понять, что ценит юмор. — „Анти — Дюринг“ в переводе Веры Засулич». Не обиделся — и блеснул эрудицией.
Я посмотрел на субъекта: зрелых лет, худощав, гладко выбрит. Он неприятно — неприятно доброжелательно — улыбался. И еще: несмотря на жару, был он в костюме. И костюм был с иголочки.
Скрывать я не стал, пусть знает: «Я никого не ем». — «Вы?» — «Нет, это название. — Я закрыл книгу и показал обложку. — Видите? „Я никого не ем“».
«Зеленковой. Ольги Константиновны Зеленковой, — сказал мой сосед. — Как же не знать… 365 вегетарианских блюд… Петербург, тринадцатый год, если память не изменяет… У вас третье издание?» — «Понятия не имею». — «А вы на титул взгляните». — «Третье, третье». — «Зеленков редактировал, Александр Петрович, супруг Ольги Константиновны, известный врач в свое время …» — «Вот как?» — поразился я необыкновенным познаниям. «Он, он», — подтвердил незнакомец. «А я и не знал». (И знать, честно говоря, не хотел.)
«У вас редчайшей сохранности экземпляр. Просто редчайшей». — Я заскромничал: «Корешок поврежден». — «Пустое! — энергично возразил мой попутчик. — Это же поваренная книга, вы понимаете? Поваренная! Часто ли вы видели поваренные книги в издательских переплетах?»
«Никогда не видел, — честно сознался я. — Только эту».
«И неудивительно! Такого рода литература до дыр зачитывалась. Елена Молоховец на аукционе дороже Ахматовой идет прижизненной, почти как Чехов с автографом! А все потому, что в издательском переплете. Это Елена-то Молоховец! Она в каждом доме, у каждой хозяйки была, и где теперь ее переплеты? Нет, нет, берегите свою Зеленкову, такой экземпляр, я вам просто завидую. Разрешите?»
Я хотел ему дать книгу в руки, чтобы полистал, если хочет, но он брать и листать не стал, а лишь прикоснулся к обложке двумя пальцами, тогда как «Я никого не ем» по-прежнему держал я. Мне стало смешно. «Возьмите, не бойтесь». — «Да? Вы разрешаете? Знаете, там у вас, я видел, печать какая-то… на титуле… Разрешите взглянуть?» — «Сделайте милость. Это первого владельца, наверное». «Какая прелесть! Какая прелесть! — Он внимательно рассматривал печать на титуле. — Какая прелесть, однако!»
Печать же (однако) была самая обыкновенная — овал, по краям надпись: «Кабинетъ для изученiя массажа и лечебной гимнастики», — а в середине:
«Уж не родственник ли ваш?» — спросил я попутчика. «Родственник, да не мой». — «А чей?» — «Откуда ж мне знать? — проговорил незнакомец, возвращая книгу. — Вам лучше известно. Я думал, что ваш. Но не ваш. Вижу, не ваш. В принципе все люди родственники. И вы, и я». — «Но вы сказали „какая прелесть“». — «Просто я от печатей, от книг с печатями, сам не свой. Страсть такая во мне… книги с печатями. Я их, знаете ли, коллекционирую… Каких у меня только нет их… с печатями. Извольте».
— прочитал я на визитной карточке.
Значит, не сумасшедший. Как будто. А то уж подумал. Все может быть.
«Вам выражение „маргинальная сфрагистика“ о чем-нибудь говорит?» — спросил Долмат Фомич Луночаров. «Нет, ни о чем». — «Сфрагистика — это наука о печатях, позвольте напомнить, вообще о печатях. А маргинальная сфрагистика-то, чем я занимаюсь. Моя тема».
Я почтительно промолчал.
«Есть у меня Пушкин брокгаузский, великолепнейшее издание… А печать? Не догадаетесь: „Всесоюзный Совет рабочих точного машиностроения. Библиотека завкома имени ОГПУ“. Как вам нравится?» — «Редкий, должно быть, экземпляр», — сказал я уклончиво. «Еще бы. Ваш тоже редкий». — «Вообще-то это не моя книга». — «Я сразу понял». — «Почему?» — «Для приверженца безубойного питания у вас не тот цвет лица, извините. Вы сегодня жарили что-то на свином жире, бьюсь об заклад». — «Верно, картошку…» — «А вчера, не хочу вас обидеть, пили портвейн. Молдавский. Где вы только достали его? Все спирт „Ройяль“ пьют».
«Потрясающе!» — вымолвил я, без дураков потрясенный, ибо действительно был угощаем вчера молдавским розовым.
«Очень был бы признателен вам, — продолжал Долмат Фомич, — если бы вы нашли возможным позволить мне переснять как-нибудь титульный лист этого замечательного экземпляра — с печатью. Верну, верну обязательно!.. В моей коллекции нет ничего касаемо лечебной гимнастики. У меня больше по общественным дисциплинам, по сельскому хозяйству, по искусству…»