Осветив книгу до рези в глазах, я всматривался в следы стертого текста. Судя по фактуре повреждений бумаги, страница была исписана вся — сверху донизу. Сначала я подумал, что это рецепт чего-нибудь вегетарианского — или несколько даже рецептов, потому что текст явно делился на главки, — но, разобрав слова «человеколюбие» и «интеллигентность», понял, что ошибаюсь.
Нет, не рецепт. Не рецепты.
Худо — бедно, заголовки частей поддавались прочтению. Первые два: ЯСНОСТЬ ПЕРСПЕКТИВЫ, АНАТОМИЯ ПРЕДРАССУДКА. С третьим пришлось повозиться: НАШЕ КРЕДО. «Кредо», что характерно, а вовсе не «блюдо», как мне показалось вначале!
Прочитались и два последних: МЫ ЖДЕМ ПОНИМАНИЯ и ВОПРОСЫ ПРАКТИКИ.
Статья, вероятно. Чья-то. Терентьев переписал зачем-то. Но почему же в «Кулинарию»? Основательно уничтоженный текст прочтению не подлежал. Правда, ближе к концу рука стиравшего, должно быть, устала, здесь кое — что угадывалось. Букву за буквой я все — таки восстановил четыре строки.
Выписывал: «… Но мы ценим жертвенность как одержимость… Мы ценим жертвенность как страсть… как высшее проявление преданности идее…»
Далее, как я ни бился над этим загадочным текстом, смог восстановить лишь последние три слова: «…вдохни полной грудью!» — И все.
Чтобы стереть все это, нужно потратить не две минуты — занятие трудоемкое. Я представил Всеволода Ивановича за работой: как он педантично орудует ластиком, время от времени смахивая мизинцем мелкие катышки на газету (а то и не мизинцем, а специальной кисточкой — почему бы и нет?). Уж если уничтожать, я бы эту страницу вырвал к ядреной фене, все равно не функциональная. Никто бы и не заметил. Ну кого интересует какое-то «От издательства» на обороте листа?.. Он же, Терентьев, поступил не так, и то, как поступил он, свидетельствовало об уважительном отношении к книге.
Вошла Юлия, и я поймал себя на том, что рассуждаю в духе своих коллег — библиофилов из Общества вегетарианцев. В самом деле: справедливо ли такую пространную запись относить к жанру маргиналий? По-моему, нет. Наверное, мысль моя так бы и развивалась в схоластическом направлении, но Юлия появилась на кухне, и была она завернута в простыню, потому что имела обыкновение спать без всего, а не жарко.
Я спросил ее: «Ты знала Терентьева?» — «Видела пару раз». — «Подожди. Ты же мне говорила, что вы познакомились, когда он умер… вернее, не познакомились, а…» «Бэ! — передразнила Юлия. — Ты сам-то слышишь себя? Как я могла с ним познакомиться? Я видела его на фотографиях. Зачем тебе Терентьев?» — «Интересно, отчего он умер?» — «Несчастный случай». — «Вот как? И что же с ним случилось?» — «Понятия не имею. Никогда не интересовалась Терентьевым».
Взяла хурму. Хрум — хрум. (На столе на тарелке хурма лежала.) «А почему ты не спишь?» — спросил я Юлию, представляя, как вяжет ей рот. «А ты?» — «Да вот, изучаю».
Посмотрела на терентьевскую шестую страницу и, не проявив к ней ни малейшего интереса, сказала: «Знаешь, я подумала, что будет правильно, если я вернусь. — И добавила: — Ненадолго». — «На Мальту?» — «Наоборот, с Мальты. К Долмату». — «Чего это вдруг? Он тебя даже не разыскивает. Он, по-моему, просто забыл про тебя».
Я сам поразился простоте мысли, так внезапно меня осенившей. Взял и забыл — отчего б не забыть? Во всяком случае, это многое бы объяснило. И примирило бы меня с действительностью. Хоть как-нибудь. «Как же меня можно забыть? — Юлия была уязвлена. — Тем более что я его, — тут она сочла нужным напомнить, — жена все — таки».
«Хорошо. Ты хочешь во всем сознаться? Хочешь сказать ему всю правду?» — «А ты считаешь, не надо?» — «Нет, Юлия, надо, давно пора, только давай вместе». — «Ты не понимаешь. Я должна сама. С глазу на глаз. Мы ведь все — таки муж и жена», — опять заметила Юлия. «Да, я помню. (Еще бы.) Но, по-моему, это мужской разговор. По-моему, я сам должен объясниться первым».
Благородство, когда порывами, его можно ощутить физически даже: этак в груди набегает волной.
«Все! — отрезала Юлия. — Не спорь. Я знаю, как надо. — Однако спросила: — А ты готов?»«Готов», — ответил я, не задумываясь к чему именно.
«В твоей жизни будут большие перемены, учти», — предупредила Юлия. — «И в твоей, дорогая», — сказал я учтиво (т. е. учтя). «Сейчас речь о тебе». — «Как же я без тебя? Тебе ведь труднее». — «Не думаю, — сказала Юлия. — Мне очень легко. Но надо все делать по-человечески». — «Правильно, — сказал я. — Не волнуйся, все будет хорошо. Ну придумаем что-нибудь с комнатой, снимем где-нибудь…» — «Да при чем тут комната? Чем тебе не нравится эта квартира? Нас ведь никто не выгоняет». — «Нет, подожди, так нельзя, я и сам не хочу…» — «Почему?» — удивилась Юлия. «Просто невозможно пользоваться определенными благами после всего, что случилось…» — «Ну конечно! Из Общества тоже уйдешь?» — «Естественно». — «Почему, почему ты все время общественное путаешь с личным?» — «Стой, ты меня сбиваешь своей логикой…» — «А ты ответь, ответь!» — «Но я не имею к Обществу отношения!» — «Почему?» — «Я не вегетарианец!» — «А кто ты?»