Нас было четверо, а их, наверное, взвод. Если бы не внезапность, они от нас и мокрого места не оставили бы.
— Давай! — махнул рукой Кулябин.
Мы стали расстреливать их в упор, почти не целясь. Отлетела от деревьев кора, пули впивались в землю.
И вдруг Валерка повалился на бок, хотел приподняться — не смог: глаза у него остекленели, голова дернулась. Я пополз к нему, но Кулябин крикнул:
— После!
Помню остекленевшие Валеркины глаза, его ноги, перевитые обмотками. Кем бы он сейчас был? Наверное, артистом. Может, даже заслуженным…
Я строчил, ничего не видя и не слыша. Когда скосил глаза, то увидел: Марьин лежит на спине, кровавое пятно расползается на его гимнастерке. «Господи, — пронеслось в мозгу. — Неужели и его?»
— Стреляй! — крикнул Кулябин.
Прошли годы. Все дальше и дальше отходит от нас война, но мне никогда не забыть кровавое пятно на Колькиной гимнастерке. Без тебя, ефрейтор Марьин, ушли корабли, на которых ты мог бы бороздить моря-океаны. Другие держат штурвалы, шуруют в топках.
Сколько продолжался бой, убей бог, не знаю. Помню только, что стрелял и совсем не испытывал страха. Было только одно — ненависть. Потом я «ура» услышал. «Уж не мерещится ли мне?» — подумал я и взглянул на Кулябина.
— Наши! — Он растянул в улыбке рот и тут же опрокинулся навзничь.
Улыбка сползла с его лица, лоб и щеки стали белее мела.
— Сержант!.. — крикнул я и задохнулся.
Вижу твою улыбку, гвардии сержант Кулябин, твою последнюю улыбку. Вижу покрытые мелом щеки и лоб. Не довелось тебе, сержант Кулябин, выйти ранком в поле. Не ты, а другой сорвал тяжелый колос, растер его в ладонях. Другой стал агрономом. Хорошим агрономом, каким смог бы стать ты, сержант Кулябин…
— Не спишь? — спросил Егор Егорович.
— Не сплю, — ответил я.
— О чем думал сейчас? — Егор Егорович сел на кровати. — Очень ворочался ты, стонал даже…
— Вспоминал, — ответил я, — тех, кто…
— Я тоже часто… — Егор Егорович встал, прошлепал босыми ногами по земляному полу, присел на край дивана. — Я тоже часто вспоминаю. Какие были ребята!.. Если бы они в живых остались, то мы навалились бы всем миром и все быстрее бы наладили. У меня дружок на фронте был, член партии. Настоящий… Он у нас старшиной был. Сам знаешь, старшина в роте — сила. Не доварена каша — старшина виноват. Фронтовые, — Егор Егорович поднял большой палец и оттопырил мизинец, — вовремя не подвезли — опять старшину кроют. А тут еще другие дела — то да се. Я два года с ним прослужил и не помню случая, чтобы кто-нибудь зуб на него имел. Умел он, понимаешь, растолковать людям, что к чему, и сам для солдат всегда в лепешку расшибался. Мы это чувствовали. А потом, когда поредели наши ряды, а потребовалось в короткий срок — хоть кровь из носу! — возвести переправу (мы саперами были), он собрал остатки своего хозвзвода и начал вкалывать под огнем. Тут его и убило.
Егор Егорович замолчал, и я подумал, что он, должно быть, видит сейчас ту переправу…
— Перед войной наш старшина председателем колхоза был, — сказал Егор Егорович после непродолжительного молчания. — Тогда еще я не знал, что сам стану председателем. Так вот, мой дружок все сокрушался, что мало успел. А теперь ведь все на наши плечи, а? Вот и думаю: все будет — дай только срок. Сегодня новый коровник ставить начали — это, извиняюсь, первая ласточка. А там должно пойти. Конечно, трудненько придется. Правильно я говорю?
— Правильно, — сказал я, потому что сам думал так.
— Как же ты теперь свою жизнь планируешь? — спросил Егор Егорович.
— Наверное, здесь останусь, — ответил я.
— Это хорошо, — отозвался Егор Егорович. — Нам грамотные ох как нужны!
«А ведь он не знает, что я недоучка», — подумал я и сказал Егору Егоровичу, что обманул его тогда, что образование у меня шесть классов.
Егор Егорович кашлянул. Я не видел в темноте выражения его лица, но чувствовал — он хмурится. Он молчал довольно долго, а потом сказал задумчиво:
— Видно, от своей совести не убежишь, не спрячешься. Будем считать, что соврал ты по молодости лет. В молодые годы всегда хочется казаться лучше, чем ты есть. — Он снова кашлянул. — Скажи все же, чего на мое письмо не ответил?
— На какое? На то, что Валька передала? — Я сказал «Валька» и почувствовал, как спазма сдавила горло.
— Нет, — возразил Егор Егорович, — на другое. Я тебе его по почте послал на адрес Ульяны Григорьевны.