Раиса Владимировна «воспитывала» сына до тех пор, пока у нее не иссякало красноречие. Когда она уходила, на нашем дворе наступала тишина.
— Плохо, что у меня отца нет, — жаловался мне Гришка.
Его отца я помнил смутно. В памяти остался чуть сгорбленный, чудаковатый человек — полная противоположность Раисе Владимировне. Гришкин отец работал где-то на маленькой должности; это возмущало Раису Владимировну, она все уши прожужжала ему, советуя устроиться продавцом. Гришкин отец отмалчивался. Каждый вечер Раиса Владимировна встречала его около ворот и, упершись руками в бока, грозно спрашивала:
— Устроился?
Гришкин отец виновато мигал, начинал объяснять что-то.
— Э-э-э, — с гримасой недовольства перебивала его Раиса Владимировна. — Я тебе сколько раз говорила — к дяде Пете сходи. Его брат на автомобиле работает, большого начальника возит.
Гришкин отец соглашался с женой, обещал сходить к дяде Пете, но так и не сходил. Это сделала Раиса Владимировна. Гришкин отец стал работать продавцом в промтоварном магазине, но проработал там недолго — после первой же ревизии его посадили. Он не вынес этого, еще до суда скончался в тюрьме от разрыва сердца.
— Мой отец добрым и честным был, — вспоминал Гришка. — Почему на матери женился, до сих пор не пойму. Наверное, влюбился сильно. Она вон какая, а он совсем другим был. — Гришка запускал палец в рот, сосредоточенно молчал несколько минут, потом добавлял: — Но мать — это все-таки мать. Пусть она такая, но все равно она мать мне.
Я не возражал, хотя думал по-другому. Я, наверное, убежал бы за тридевять земель, если бы моя мать оказалась такой, как Раиса Владимировна.
Пропитание Гришкина мать добывала мелкой спекуляцией. Через своих родственников и знакомых доставала разные дефицитные вещи — тапки на лосевой подошве, трикотаж. В начале приносила промтовары к нам. Бабушка отбирала самое необходимое — две майки, женское трико, спрашивала:
— Сколько?
— Восемь рублей, — отвечала Раиса Владимировна.
— Побойтесь бога! — восклицала бабушка. — Это и половины не стоит.
— Неужели? — притворно удивлялась Раиса Владимировна. — Этим же майкам износу нет. А трико? Сами посмотрите, какое трико. Высший сорт! Экстра, как теперь говорят.
Бабушка внимательно разглядывала трико.
— А этикетка где?
— Потерялась, наверное.
Бабушка разворачивала майки.
— Смотрите, и тут этикеток нет!
— Оторвались, — лгала Раиса Владимировна. — Теперь их кое-как пришивают. — Она делала многозначительную паузу и добавляла: — Я всего рупь накидываю: полтину себе, полтину продавщице.
Бабушка усмехалась и платила сполна.
После этого Гришкина мать отправлялась на кухню. В коридоре хлопали двери — все устремлялись поглазеть на трикотаж, купить кое-что. Елизавета Григорьевна с жадным любопытством перебирала все подряд, прикладывала к груди то лифчик, то комбинацию, а к талии — пояс.
На нашем дворе к Поповым относились двояко: одни с пониманием, другие враждебно. Многие считали, что бывшая лавочница и сейчас деньги гребет лопатой, а сына одевает в рвань и сама ходит в старье из-за жадности. Когда такие разговоры возникали на кухне, бабушка хмурилась и произносила, постукивая костяшками пальцев в стол:
— Неправда!
И все же бабушка осуждала Попову. Она часто говорила, что эта особа калечит Гришку, что он способный мальчик, что ему нужны хорошие руки, что только тогда из него выйдет толк.
— Ага! — подхватывала Елизавета Григорьевна. — А бестолочь останется…
Раз в неделю, иногда еще чаще бабушка просила меня привести Гришку. Когда я приводил его, усаживала обедать. Гришка с жадностью набрасывался на суп, быстро опустошал тарелку.
— Еще? — ласково спрашивала бабушка.
Гришка молча кивал, косясь на пианино. Я удивлялся его аппетиту. Я думал: «Если Гришка будет так много есть, то он лопнет». Когда бабушка уходила на кухню, чтобы принести третье, Гришка любопытствовал:
— Каждый день так сытно шамаете?
— Каждый день, — отвечал я и вздыхал: мне есть не хотелось. Я съедал суп или щи, котлеты с приготовленным по бабушкиному рецепту зеленым горошком в молочном соусе только из-за сладкого. Кисели и компоты бабушка готовила — пальчики оближешь.
— Житуха! — говорил Гришка, когда мы спускались по лестнице. — Мне бы такую бабушку заиметь. — Остановившись на пороге и жмурясь от яркого света, он добавлял, поглаживая рукой живот: — Потом поговорим. Не надо бабушку обижать, иди-ка уроки учить, а я посплю немного. Я сейчас ни черта не соображаю. Пощупай, как нажрался. — Гришка прикладывал мою руку к своему туго набитому животу.