— Насчет работы интересовался, — ответил я.
— И что ж ты вызнал?
— Есть работа. Сколько хочешь.
— Где же ты ходил?
— В «Красном партизане» был.
— Тю-ю!.. — удивилась Валька. — Это же наш колхоз. Мы живем в том хуторе… Чего ж я про тебя не слушала?
— Так мы ж… — начала чернявая.
— Верно, — спохватилась Валька. И пояснила: — Мы до самого отъезда валандались — курей на продажу резали.
«А! — вдруг вспомнил я. — Видимо, про нее говорил Кондратьевич».
— А я про них слышала, — сказала курносая. — Маманя давеча гутарила: москвич на хуторе объявился и на квартиру к Давыдовым стал.
— К Давыдовым? — воскликнула Валька. — Кто ж тебя определил к ним — председатель наш или Василь Иваныч, телок?
— Кондратьевич, — сказал я.
— Тю-ю!.. — Валька рассмеялась. — Вота же чертяка! Прежде все ко мне сватом ходил, а теперь Анюткину жизню решил устроить. На хуторе гутарять — она внучка ему.
— Знаю, — сказал я.
— Знаешь? — Валька недоверчиво посмотрела на меня. — Откуда знаешь-то?
— Маманя гутарила — Кондратьевич сам признался, — сказала курносая.
— Признался? — Валька распахнула васильковые глаза. — А я-то думала — брешуть люди. У нас на хуторе люблять языками чесать. Про меня бо знать что гутарять.
Валькины товарки переглянулись, и я подумал, что про нее, видать, рассказывают не только небылицы.
— Анютку-то видел? — спросила Валька.
— Видел.
— Ну и как она тебе?
— Красивая девушка.
— На выданье. — Валька усмехнулась.
Продолжить разговор не удалось — в купе вошел ревизор.
За ним, словно тень, двигался проводник. Покосившись на меня, он сказал:
— Я этих гражданок не сажал — они нахально влезли. Ревизор пробил щипчиками мой билет и обернулся к Вальке.
— А у вас, гражданка?
— Не достали, — сказала Валька и улыбнулась ревизору. Я решил, что он сейчас тоже улыбнется и отвяжется от Вальки, но ревизор строго спросил:
— Штраф платить будете или?..
— Ни гроша у нас. — Валька подняла ватник, вывернула карманы.
— Высадим, — сказал ревизор.
— Только посмейте! — Я выпятил грудь.
Ревизор перевел взгляд на меня.
— А вы, гражданин, не вмешивайтесь. Ясно?
— Как это так — не вмешивайтесь?
— А так, — сказал ревизор.
Я вдруг увидел: одна рука у него не рука, а протез. Стало неловко. «Свой брат, фронтовик», — сообразил я и, скрывая смущение, спросил с нарочитой грубоватостью:
— Сколько платить?
— За троих?
— А то за скольких же?
Ревизор поморщил лоб.
— Двести семьдесят шесть рублей с вас.
Я молча отсчитал деньги.
Когда ревизор ушел, Валька сказала, обратившись к подругам:
— Посля отдадите ему.
— Как только расторгуемся, — в один голос проговорили подруги.
— Не надо. — Я махнул рукой.
Моя щедрость, видимо, произвела на Вальку впечатление. Пока это не проявлялось ни в ее словах, ни в жестах, но я чувствовал — еще немного, и что-то произойдет. Вагон спал, и только мы, возбужденные стычкой с ревизором, бодрствовали. Чернявая сладко зевнула, похлопала рот ладошкой.
— Лягайте, девоньки, — сказала Валька. — А я позорюю с москвичом.
Валькины подруги опутали вещи веревками и, навалившись друг на дружку, быстро уснули.
Валька вытащила из волос шпильки, взяла их в рот, тряхнула головой. Золотистый пучок распался, волосы упали на плечи, побежали, разбившись на мелкие ручейки, по груди и спине. Кофточка у нее расстегнулась. Валька взглянула на меня и положила палец на пуговку.
— Пусть, — пробормотал я.
Она сняла пальцы с пуговки и стала причесываться. Она стояла в проходе — чертовски красивая бестия с распущенными волосами, а я смотрел на нее и молчал. Собрав волосы в пучок, Валька вопросительно взглянула на меня:
— Посидим чуток?
Я шумно вздохнул.
Валька улыбнулась:
— Тишком, — и показала на место подле себя.
Моя щека невзначай коснулась ее серьги.
— Золото? — спросил я.
— Ага, самоварное. Но камушки в них настоящие.
Несколько минут мы сидели молча. Мне было немножко страшно. Потом я осмелел и неловко поцеловал Вальку.
— Не умеешь, — сказала она. — Вота как надоть. — Она приблизила свои глаза к моим, и передо мной все поплыло.
— А ладошки у тебя мягонькие, как у красной девицы, и холодные, — сказала Валька. — Значит, сердце горячее. — Она расстегнула кофточку до конца. — Суй сюда руку — согреется.