Палило солнце, пахло пылью. Ветер гнал по улицам бумажные обертки и сухую листву. Где-то далеко-далеко гудел пароход. Я подумал, что так и не побывал у моря, потому что все время выяснял отношения с Валькой.
У вокзала нас поджидал Зыбин — с чемоданчиком и с билетами. Он удивился, увидев меня, но ничего не сказал. Зыбин купил билеты всем, кроме меня. Он, наверное, посчитал, что я не поеду. «Кукиш! — подумал я. — Посмотрим, как ты теперь ухаживать будешь. При мне не очень-то поухаживаешь».
Я купил билет и подошел к Вальке. Она ничего: была кроткой как овечка. Я поглядывал на Зыбина и торжествовал. «Понял? — то и дело повторял про себя. — Два номера тянешь: один пустой, другой порожний».
Но в поезде, как только мы сели, к Вальке стали подходить мужчины. Они говорили ей «генацвале», «моди» и другие непонятные мне слова. И очень скоро наше купе наполнилось гортанными голосами. Появились бурдюки с вином.
Валька хохотала до слез, кокетничала напропалую, раздавая налево и направо васильковые взгляды. Но через час или два усатые кавалеры надоели ей. Она выразительно посмотрела на меня. Я отвернулся. Валька засмеялась и стала ластиться к Зыбину. Она называла его Лешенькой, растрепывала его волосы, толкала в бок. Он тоже пустил в ход руки. Валька повизгивала и смотрела на меня. Я терпел, хотя терпеть было трудно. А потом не выдержал, позвал Зыбина в тамбур и рубанул:
— Вот что — отстань от нее!
Зыбин разгладил усики.
— Не обижайся, но у тебя с ней ничего не получится. Такую женщину тебе не обуздать. Тут настоящая хватка нужна. А ты даже не переспал с ней.
— Да?
— Она сама сказала.
— Так и сказала?
— Так.
— Когда?
— Когда ты дрых пьяный.
«Все равно он не поверит, — подумал я. — Да и нехорошо трепаться о таких делах». И промолчал.
— У тебя ничего не получится, — повторил Зыбин. — А у меня в два счета. Я и не таких обламывал.
Я понимал: Валька нравится Зыбину. И еще подумал о том, что Валька совсем не такая, какой она хочет казаться. Не знаю, почему я так подумал. Просто подумал — и все. Но так я думал недолго. Я стал взвинчивать себя, стал убеждать, что Валька мерзкая женщина, что о ней даже думать не стоит.
Зыбин ушел, а я остался в тамбуре. Справа почти вплотную подступали к вагону горы, обвитые чуть побуревшим плющом, слева то возникало, то исчезало море. Далеко-далеко, на самом горизонте, плыл пароход. Он казался игрушечным. Я вдруг понял, что Валька сейчас от меня так же далека, как этот пароход, что ее «любовь» — одна видимость. Я до того себя взвинтил, что возненавидел Вальку.
Когда поезд остановился, я сошел — даже вещи не взял. «Черт с ними! — сказал я сам себе. — Все равно ничего ценного не осталось».
Мимо меня покатились вагоны. Я отвернулся. «Надо поскорее выбить Вальку из головы», — решил я.
Поезд на Сухуми шел ночью. Я перекусил на пристанционном базарчике и пошел слоняться по поселку. Я старался не думать о Вальке, но мысли все время возвращались к ней. Я представил себе, как она строит глазки Зыбину, что они говорят обо мне, и, распсиховавшись, пырнул ногой камень — и охнул от боли. Разулся, размотал портянку, осмотрел большой палец: вроде бы ничего страшного.
За спиной скрипнул песок. Скрипнул он вкрадчиво, и это тотчас насторожило меня, родило дурные предчувствия. Стараясь ничем не выдать себя, оглянулся. Прямо на меня шли три парня, очень похожие друг на друга: челочки, одинаковые выражения глаз. В их походке было что-то неприятное, пугающее. Один из них, чуть повыше других, сказал:
— А ну встань!
— Зачем?
— Встань, тебе говорят!
— Пожалуйста.
— Гроши у тебя есть?
— Допустим.
— Выкладывай!
— Что-о? — Я ожидал всего, но только не такой наглости.
— Выкладывай, а то сами возьмем!
— Да?
Я был зол на весь белый свет и поэтому, не прибавив больше ни слова, чуть отвел руку назад и ударил этого парня в челюсть. Голова у него дернулась, в глазах появился испуг. Не давая ему опомниться, я ударил еще, вложив в этот удар всю ненависть к таким вот прохвостам, все свое озлобление; почувствовал: костяшки пальцев скользнули по скуле. Все это произошло в две-три секунды, я ни о чем не думал и ничего не испытывал, кроме ненависти и тошнотворного чувства страха, возникающего в минуты опасности.
Издав что-то вроде мычания, парень отступил на шаг, прижал растопыренные пальцы к лицу, а я, размахнувшись, съездил по уху другого парня — он стоял, хищно оскалившись, со свистом втягивая в себя воздух, в полуметре от меня. И — наутек! Позади меня раздались топот и ругательства. Но разве меня догонишь? Бегал я подходяще. Сержант Демушкин всегда кричал мне: «Осади, парень. Осади!»