— Целый день у них пробыл — никакого сахара не видел, — возразил я.
— Не врешь?
— А с какой стати мне врать?
— И то, — сразу поверила тетка Ульяна. — Значит, набрехал Серафим. И кто его за язык дергает? — Она побранила Серафима Ивановича и спросила: — Как же порешим?
— Молодая еще Анюта, — сказал я.
— И-и-и! — воскликнула тетка Ульяна. — Раньше еще моложе замуж выходили — и ничего. Я тебе дело советую, а там поступай как знаешь: своя голова на плечах.
«Чем Анюта не жена?» — в который уже раз прикинул я.
Мысли ворочались, как жернова. Мне хотелось избавиться от той боли, которую вызывали думы о Вальке. Иногда становилось так больно и так горько, что хоть в омут.
— Как же? — поторопила меня тетка Ульяна.
— Повременить надо, — сказал я, отведя глаза в сторону.
12
В эти дни у тетки Ульяны никто из приезжих не ночевал, и по вечерам, коротая время, мы часто играли с ней в подкидного. Когда кончался кон, тетка Ульяна подходила к пузатенькому буфету, стоявшему в глубине комнаты, и, отвернувшись, выпивала рюмку наливки.
Утерев ладонью губы, спрашивала:
— Хочешь, налью? Вишневая наливочка — одна сладость.
— Спасибо, — отвечал я. — Не хочу.
Тетка Ульяна говорила, довольная:
— Нравится мне, что ты это дело не жалуешь. А я думала, пьяница ты. Я даже Вальке так сказала, когда ты нализался, а она на дыбки. Защищала тебя. Красивая она на лицо, но непутевая.
Из пристройки, примыкающей к дому, доносились голоса. Там жили квартирантки — две женщины, которых я ни разу не видел: они уходили рано и возвращались поздно, и какая-то старуха.
— Откуда они? — поинтересовался я.
— Издалека, — ответила тетка Ульяна. — У одной муж тут в госпитале, где я работала, по сю пору плашмя лежит, а другая с городу, запамятовала название, где фашист страсть как лютовал, камня на камне не оставил. А старуха вроде бы как побирушка. Я их не касаюсь, плату они вносят — и ладно.
Через несколько дней, когда тетка Ульяна снова вспомнила Вальку, я признался, что написал ей.
— Зря, — сказала тетка Ульяна. — На нее ты не надейся. Лучше к Серафиму Ивановичу прибивайся. Поездишь с ним, деньжат поднакопишь, а там видно будет. Может, насчет Анютки решишь. Я надежду имею — Серафим Иванович согласится взять тебя. Он тоже воевал и даже увечье получил. Если ты понятливость проявишь, то бо-ольшие деньги нажить сможешь. Поговорить с ним, когда он приедет?
— Поговорите, — попросил я.
Большая синяя муха то взмывала к потолку, то стремительно проносилась над самым полом. Иногда муха усаживалась на стол и, шевеля лапками, чистила крылышки. Стараясь не дышать, я подкрадывался к ней. Муха настораживалась и спустя мгновение срывалась с места, тотчас превращаясь в моем воображении в «мессершмитт».
Комната, в которой происходило это, как, впрочем, и весь дом тетки Ульяны, была недостаточно светлой. Полумрак создавали густо разросшиеся цветы, стоявшие на подоконниках в глиняных горшочках и тронутых ржавчиной консервных банках. Обманутая синеватой белизной потолка, муха часто стукалась о него и, оглушенная, начинала метаться, запутываясь в тюлевых шторах, спускавшихся до самого пола.
Комната была квадратной, маленькой — четыре шага в длину и столько же в ширину. В простенке между окон висела фотография в красивой рамке. Тетка Ульяна в фате, с чуть подведенными бровями и какой-то мужчина выглядели на фотографии неестественно напряженными, как обычно выглядят люди, которых снимают горе-фотографы. Овальный стол, накрытый льняной скатертью, четыре стула с жесткими сиденьями, шифоньер с вделанным в дверцу стеклом, диван с поющими пружинами и расстеленными на спинке вышивками придавали комнате благополучно-мещанский вид.
Предчувствуя свой смертный час, муха раздраженно жужжала и ускользала всякий раз, когда я нацеливался на нее. Охваченный азартом погони, я опрокинул стул.
— Не поломай смотри, — сказала тетка Ульяна.
Обессилевшая муха села на тюль. Я подкрался к ней, но в этот момент скрипнула калитка, петли ее тетка Ульяна принципиально не смазывала — скрип выполнял роль предупредительного сигнала, позволял заблаговременно увидеть, кто идет.
Откинув штору и тем самым спугнув муху, тетка Ульяна глянула в окно.
— Серафим Иванович приехал, — объявила она взволнованным полушепотом. — Ты в наш разговор не суйся, если даже он артачиться начнет. Он спервоначала всегда артачится. Бог даст, я уломаю его.