— Уломайте, — сказал я, косясь одним глазом на муху, нахально усевшуюся на самом видном месте.
В прихожей произошла какая-то возня, потом без стука распахнулась дверь, и в комнату просунулся сперва фанерный чемодан в камуфляжной окраске, а затем уж появился его владелец — невысокий грузный мужчина лет пятидесяти, мордастый, на скрипящем протезе, в офицерской фуражке с оторванным ремешком, надвинутой на лоб, отчего она казалась лежащей на оттопыренных ушах с грушевидными, свисающими мочками. Мужчина этот был в лоснящейся шинели с блестящими, словно припаянными к ней, рыбьими чешуйками. Комната тотчас пропиталась рыбьим духом, и мне стало казаться, что рыбой пахнет все — мебель, шторы и даже муха, которая вызывающе и нагло начала пикировать на чемодан, тоже облепленный рыбьими чешуйками. Под мышкой мужчина держал короткий костыль и двигался бочком, по-бабьи вихляя широким задом. Припадая на протез, мужчина проскрипел на середину комнаты, опустил на пол чемодан и громко сказал:
— Уморился!
— С приездом, Серафим Иванович, — пропела тетка Ульяна.
Обветренное, в щетине, лицо мужчины дышало энергией, уверенностью в себе. Из-под нависших, похожих на огромные запятые бровей на меня настороженно взглянули свинячьи глаза-льдинки.
— Кто таков? — спросил мужчина, обернувшись к тетке Ульяне.
— Приблудный, Серафим Иванович. — Голос тетки Ульяны прозвучал льстиво, с несвойственными ей интонациями. Я подумал про себя, что тетка Ульяна или очень уважает Серафима Ивановича, или побаивается его. — Валька Сорокина привезла молодца.
— Стерьвя энта Валька! — Серафим Иванович произнес «стерьвя» раскатисто, сделав упор на «ерь».
— Чего не поделил с ней? — Тетка Ульяна навострила уши.
— Стерьвя она — и все тут! — пророкотал Серафим Иванович. — На кой прах она приволокла его?
Тетка Ульяна вздохнула:
— Дело молодое, Серафим Иванович, сам понимать должон.
— Чего уж тут не понять? — Серафим Иванович ухмыльнулся. — Валька — известная тварь.
Я возмутился, хотел возразить и даже открыл рот, но тетка Ульяна опередила меня.
— Зря на Вальку наговариваешь, — сказала она. — Женщина она незамужняя, а кровь в ней молодая, горячая — своего требует. Греха тут большого нет, а для организма польза. Это только я, горемычная, никому не нужна, а на молодых и красивых охотники всегда найдутся.
— Не прибедняйся, — буркнул Серафим Иванович.
— Чего уж тут! — Тетка Ульяна вяло махнула рукой. — Отгуляла свое.
— Да-а, — сочувственно изрек Серафим Иванович и, приспособив у стены костыль, грузно опустился на стул; стул скрипнул под ним жалобно и тонко.
— Тяжел ты, Серафим Иванович. — Тетка Ульяна с беспокойством посмотрела на стул.
— Девяносто кил, — с гордостью объявил тот.
— Бугай, — не то насмешливо, не то одобрительно проговорила тетка Ульяна.
— Крепкий, — согласился Серафим Иванович. — Я любому, который помоложе, сто очков наперед дам.
— Дашь, дашь, — сказала тетка Ульяна. — Только стулу мне не поломай.
— Не бойся. — Серафим Иванович перевел на меня глаза-льдинки и спросил в упор: — Рассказывай, кто ты, откель, ну и все прочее.
— С Москвы он, — опять опередила меня тетка Ульяна. — Отвоевался, пожил месяц дома и поехал свое счастье шукать.
— Нашел? — Серафим Иванович ухмыльнулся.
— Какое! — возразила тетка Ульяна. — Кабы нашел, то не сидел бы тут на моих харчах… Может, ты, Серафим Иванович, войдешь в его положение? Ведь вы вроде родня теперь — оба воевали.
— Такой родни у меня миллионы. — Серафим Иванович нахмурился. — Всем не поможешь.
— А всем и не надо, — быстро сказала тетка Ульяна. — Только ему помоги.
Серафим Иванович подвигал бровями-запятыми, поскреб подбородок — тяжелый, широкий.
— Значит, фронтовик?
— Фронтовик, — ответил я и отвернулся; Серафим Иванович не понравился мне. Я уже встречал таких людей и знал: они только о себе думают, они любого за нос проведут. «С ним надо держать ухо востро», — решил я.
— В каких войсках воевал? — начал допытываться Серафим Иванович.
— В пехоте.
— И я в ней! — обрадовался Серафим Иванович. — То-то, я смотрю, обличье вроде бы знакомое. Ты, часом, не в семнадцатой служил у этого… как его?
— Нет. — Я помотал головой. — В сорок третьей. А после ранения в сто двадцатой воевал.