— Чудно! — Серафим Иванович снял фуражку. Макушка у него оказалась лысой, с желтоватым оттенком. — Твое обличье мне определенно знакомое.
— Может, на переформировке встречались или еще где-нибудь, — сказал я.
— Может. — Серафим Иванович помолчал немного, снова поскреб подбородок и решительно произнес: — Столкуемся!
Он сидел по-хозяйски, раскорячившись, навалившись грузным своим телом на спинку стула. Стул под ним все время постанывал. Тетка Ульяна порывалась что-то сказать Серафиму Ивановичу, но ничего не говорила, а только расширяла глаза, когда стул издавал скрип. От хорошего разговора глаза у Серафима Ивановича потеплели, на губах появилось подобие улыбки.
— В пай его возьмешь или как? — спросила тетка Ульяна, бросив на меня взгляд.
— В пай его брать резона нет, — медленно, словно размышляя вслух, проговорил Серафим Иванович. — Надо его перво-наперво проверить. Ему, я полагаю, для начала оборотный капитал нужон — тыщи две или на худой конец полторы.
— Эка! — воскликнула тетка Ульяна. — Где он возьмет столько-то?
— Плевое дело! — Серафим Иванович ткнул пальцем в мое пальто, висевшее на гвозде у двери. — Это его демисезон?
— Его, его, — закивала тетка Ульяна. — Богатое пальто. Драп, щупала, как пух.
— Трофейное? — Серафим Иванович посмотрел на меня.
— Наше.
— Я так и думал. — Серафим Иванович гмыкнул. — У немца настоящего товара мало. Они даже в солдатские сукна крапиву подмешивают.
— Неужто? — удивилась тетка Ульяна.
— Факт, — буркнул Серафим Иванович и, повернувшись ко мне на отчаянно заскрипевшем стуле, сказал: — А с тобой мы таким манером поступим. Демисезон продадим — раз. Заместо него куфайку купим…
— Фуфайку?
— Не фуфайку, а куфайку, — поправил меня Серафим Иванович. — Фуфайки вяжут, а куфайки шьют. Их еще телогрейками зовут. Ясно?
— Ясно, — сказал я.
— Значит, так: купим куфайку, чеймодан и будем хамсу возить, по-кубански — тюльку… Устраивает тебя такой поворот судьбы?
— Устраивает.
— Ну тогда айда на толчок!
— Может, умоешься с дороги-то? — сказала тетка Ульяна.
— Посля, посля, — отмахнулся Серафим Иванович и протянул руку к костылю.
Я надел пальто, и мы пошли на барахолку, которая, как и Зеленый базар, находилась недалеко от тетки Ульяниного дома, что, видимо, очень устраивало тех, кто ночевал у нее.
Пока мы шли, Серафим Иванович откровенничал:
— Ты не сумлевайся: тюлька дело верное и прибыльное. В два счета полные карманы наживешь, прибарахлишься как надо, ну и так далее.
«Это как раз то, что мне нужно», — думал я. Но было немножко не по себе оттого, что приходится начинать не с приобретения, а с утраты. Расставаться с пальто, честно говоря, не хотелось. Но на разживу, как сказал Серафим Иванович, требовался капитал.
— Белый свет повидаешь, — продолжал Серафим Иванович, — разные города: Майкоп-город, Батум-город, Ириван-город. Там армяне живут, — пояснил он, словно я не знал этого.
Я вспоминал однополчан, разговоры в насквозь простуженном блиндаже, с потолка которого во время артналетов сыпалась земля, попадая за воротник, и утешал себя: «Я теперь всюду побываю, все увижу, на все посмотрю собственными глазами». Даже боль о Вальке притупилась.
— Вы бывали в этих городах? — спросил я.
— Вопрос! — откликнулся Серафим Иванович. — В Ириване-городе я в госпитале лежал. Оттуда прямым ходом на Кубань махнул.
— И в Батуми бывали?
— Приходилось. — Стараясь поспеть за мной, Серафим Иванович налегал всем телом на костыль, приволакивая протез. — Я, считай, весь Кавказ изъездил. Все повидал. И ты все повидаешь.
— Красивые эти города?
— Знамо. — Серафим Иванович засопел. — Базары тама — ахнешь!
— А музеи, театры?
— И энтого хватает.
— Бывали там?
— Где?
— В музеях.
Серафим Иванович покосился на меня, словно проверял серьезно я спрашиваю или посмеиваюсь. Убедившись, что я спрашиваю серьезно, он проворчал:
— Энто мне ни к чему. Я все больше по базарной части.
— А мне в музеях побывать хочется, в театрах! — признался я.
— Побываешь, — пообещал Серафим Иванович. — Вдвоем ездить веселее. Ты за моими чеймоданами приглядишь, я — за твоими. Может, и подмогнешь мне, инвалиду. У меня одна рука свободная, а у тебя две.
— Конечно, помогу! — воскликнул я, желая отблагодарить Серафима Ивановича за все то хорошее, что он собирался сделать для меня.