Серафим Иванович узит глаза и опять шипит:
— Ты мне всю торговлю поломаешь.
— Моя ведь тюлька! — Я чуть не кричу. И смотрю на удивленного дядька, и мне почему-то становится легко и весело.
Дядек берет куль и отходит, поминутно оглядываясь. Он, видимо, еще не верит, он ждет подвоха. «Все! — думаю я. — С тюлькой покончено. Может быть, съезжу еще разок, но только не с тюлькой. А потом — баста! Конец! Потом другое занятие найду. Какое? Неважно какое, но найду! К черту базары!»
У Серафима Ивановича в глазах молнии. «Сейчас ругаться начнет», — весело думаю я. И мне очень хочется «сразиться» с ним. Но Серафим Иванович, шумно посопев, произносит с неожиданным миролюбием:
— Давай по сходной цене всю заберу.
Мне до тошноты надоело торчать на базаре, и я соглашаюсь.
— Значит, так, — говорит Серафим Иванович. — Пять кил сбрасываем — усушка. Два кило ты продал, отдал четыре. — Он, подсчитывая, напрягает лоб.
«Как пить дать, обжулит!» — думаю я. Но мне лень считать, мне вконец опротивела эта тюлька, мне кажется — она в печенках сидит.
— За весы, — бормочет Серафим Иванович, — туда червонец, сюда… На руки тебе девятсот пятьдесят шесть рублей полагается, — объясняет он.
— Ладно, ладно… — Я усмехаюсь с вызовом.
Поплевывая на пальцы, Серафим Иванович отсчитывает самые мелкие и самые мятые купюры.
— С барышом тебя! — с издевкой произносит он.
Я пропускаю эту издевку мимо ушей: мне сейчас хорошо, легко, у меня такое ощущение, словно гора свалилась с плеч. Я сую деньги в карман и спрашиваю:
— Еще долго торговать будете?
— А что? — Серафим Иванович настораживается.
— В кино сходить хочется.
— Валяй, — говорит Серафим Иванович. — Но к четырем часам возвращайся — чеймоданы поднесть подсобишь.
У кинотеатра не протолкнуться. На афише намалевана пышнотелая женщина в бочке с водой. Фильм трофейный. Называется он «Девушка моей мечты». Кто-то пустил слушок, что в этом фильме снималась любовница Гитлера, и народ повалил в кинотеатры. Мне этот фильм посмотреть в Москве не удалось, хотя Катюша много раз говорила: «Сходи». Она его три раза смотрела — в «Ударнике», «Авангарде» и «Заре».
Я вспомнил Катюшу, вспомнил мать, свою квартиру, кухню — и защемило под ложечкой. «Как они там?» — подумал я и увидел Анюту с Кондратьевичем. Они стояли в очереди у кассы, над которой висела табличка: «На сегодня все билеты проданы». Анюта была спокойной, выделялась строгостью своего лица, статностью фигуры, которую не портила ни длиннополая юбка, ни плюшевый жакет с протертостями на локтях. Кондратьевич, опираясь на клюку, перебирал ногами, обутыми в уже знакомые мне чирики, и затравленно озирался.
Анюта заметила меня и что-то сказала деду. Кондратьевич кинул на меня исподлобья взгляд, пожевал губами. «Сердится», — понял я, и в моей душе возникло какое-то странное чувство вины перед Анютой.
Она снова взглянула на меня. «Надо подойти», — и я направился к ним. Ресницы у Анюты дрогнули, румянец на щеках стал гуще.
— В гости к вам вечером собирался, — сказал я, стараясь говорить развязно.
— К Вальке Сорокиной ступай, — прошамкал Кондратьевич.
— Деда… — сказала Анюта и зарделась.
Мне тоже стало неловко.
Затянувшаяся пауза, видимо, ободрила Кондратьевича. Он долбанул клюкой дощатый настил и прошамкал:
— Я мыслю держал, что ты и в самом деле настоящий москвич. А ты вона каким оказался. Знать, недаром гутарять рыбак рыбака…
— Деда… — повторила Анюта.
Не обращая на нее внимания, Кондратьевич стал срамить меня, все повышая голос. Досталось и Серафиму Ивановичу, и Вальке, у которой, как выразился Кондратьевич, только хихоньки да хахоньки на уме, которая все хвостом вертит и ждет чего-то, хотя к ней уже сватались и доселе сватаются.
— Кто? — вырвалось у меня.
— Василь Иваныч, делопроизводитель наш, — ответил Кондратьевич. — Самостоятельный человек, не ровня тебе.
— Перестаньте, деда, — строго сказала Анюта.
Кондратьевич взглянул на нее и стих.
— Вы не сердитесь, — сказала Анюта, глядя на меня.
— Пустяки! — Я попытался улыбнуться. На душе было кисло, и улыбка у меня не получилась.
— Пойдемте, деда, — сказала Анюта.
— А кино? — спросил я.
Анюта посмотрела на окошечко кассы.
— Так не достать же. Мы с каких пор дожидаемся.
Я предложил купить билеты с рук, но Кондратьевич сказал:
— Пошли, внучка. Пока дойдем, пешие-то. Да и лихо мне посля этой… как ее… процедуры.