— Боже. — Бен смотрит на меня и молчит. — Артур.
— Боже, Артур — что?
— Мне очень жаль. Звучит ужасно. Я не знал. — Он привлекает меня к себе и касается губами лба — легко, будто бабочка крыльями.
Желудок расплавляется и стекает в пятки. Все слова опять разбежались, так что я просто поднимаю взгляд и улыбаюсь.
— Я в порядке.
— Ты не обязан быть в порядке.
— Мне лишь неловко, что они решили выгулять тараканов при тебе.
— Поверь, у моих родителей тараканов еще больше. Сам увидишь.
И все сожаления мигом испаряются. Потому что… ВАУ. Бен Алехо хочет познакомить меня со своими родителями. Мы отправимся к нему домой. Я улыбаюсь до ушей, пытаясь придумать игривый-но-не-чересчур ответ, когда он вдруг заявляет:
— Мне нужно тебе кое-что сказать.
— Да?
Бен делает паузу, собираясь с мыслями. Вид у него такой, будто он сейчас упадет в обморок.
— Ты не обязан, — быстро замечаю я. — То есть можешь не говорить, если не хочешь.
— Нет, я хочу.
Олимпийская сборная по художественной гимнастике возвращается на желудочную арену. Он собирается сказать… то, что я думаю? А не слишком рано? С другой стороны, это Нью-Йорк, здесь люди времени не теряют. Надо срочно обдумать ответ. Признаться тоже? В смысле, если я не признаюсь, это же будет странно? Да и почему бы не признаться? Серьезно, почему нет?
— Это насчет летней школы, — наконец выдавливает Бен.
Я таращусь на него, ничего не говоря. Вот отстой. Моими щеками, наверное, сейчас можно осветить весь город. Интересно, я просто конченый идиот — или буквально чемпион по конченому идиотизму? Господи, только бы он не догадался, о чем я подумал. Потому что я в самом деле на секунду решил, будто он…
Окей. Ладно. Школа так школа.
— А что с ней? — спрашиваю я.
— Ну… — Бен опять умолкает. — Во-первых, между мной и Хадсоном действительно все кончено. Мы теперь даже не друзья. Ты ведь это знаешь?
— Конечно. — Я беру его за руки. — Дай угадаю: Хадсон издевался над тобой из-за летней школы.
Бен смотрит на меня как-то странно.
— Постой…
— И это говорит только о том, какой он мудак. Серьезно, Бен: я знаю, что он был важной частью твоей жизни и все такое, — но пусть идет на хрен. В летней школе нет ничего постыдного.
— Да, но…
— Он не имел никакого права тебя принижать. Может хоть обмазаться своими пятерками — он тебя все равно не заслуживает. И никогда не заслуживал.
Бен смотрит в пол.
— Надо вызвать лифт.
— Хорошо, но пообещай, что перестанешь оглядываться на Хадсона. Он ничего о тебе не знал. Слушай, ты охренительно умный. Просто сам этого не замечаешь.
Двери лифта разъезжаются.
— Ты очень добр.
— Я правда так думаю.
— Знаю.
Лифт начинает закрываться, но Бен успевает всунуть между створками ногу.
Я морщу нос.
— Не хочу, чтобы ты уходил.
— И я не хочу.
Он притягивает меня к себе, и я целую его на прощание — еще и еще, — пока вокруг нас сжимаются дверцы лифта.
Я откидываюсь на кровать. Все тело вибрирует — сердце, живот, даже кончики пальцев. Мысли будто заело. Ощущения такие, словно я вдруг очутился в любовной балладе.
Мозг услужливо повторяет сцены, как я целовал Бена. Держал его за руку. Смотрел в карие с крапинками глаза.
Надо ему написать.
Но едва я тянусь к телефону, как замечаю два непрочитанных сообщения от Джесси.
Первое: Привет!
И второе: Можем поговорить с тобой и И?
Конечно, что такое , — пишу я.
Она отвечает немедленно: Слишком сложно для чата. Созвонимся, ок?
Я принимаю видеовызов, по-прежнему лежа и улыбаясь, как идиот.
— Ого. У кого-то удался вечер, — говорит Итан.
Они с Джесси сидят на полу ее спальни, привалившись к кровати. Меня на секунду простреливает тоской от того, насколько привычна эта картина: их лица и голоса, фиолетовое цветочное покрывало Джесси.
Я ухмыляюсь.
— Поздно вы собрались потусить.
— Ты тоже, — фыркает Джесси.
— Туше. Так что это за слишком сложная для чата тема?
— Ну… — Они обмениваются взглядами.
— Ее нужно писать с заглавных букв, да? Сложная Тема.