— Представляю, и очень хорошо. — Я смотрю на него с сочувствием. — Слушай, я сам…
— Я знаю, знаю, Артур! Но ты же как-то справился. Я помню, что у тебя СДВГ, и не говорю, что для тебя это было легко, но посмотри на себя: ты поступаешь в Йель! Ты реально умный. Это даже пугает.
Я чувствую, как по лицу расползается ухмылка.
— Я тебя пугаю?
— Только в этом отношении. — Бен закатывает глаза, но я вижу, что он тоже улыбается. — Ладно, я серьезно. Когда ты появился, я всего две недели как расстался с Хадсоном, и я такой: «Нет уж, к черту, слишком рано», а мироздание в ответ: «Я настаиваю», — и вот я сижу и пытаюсь сопротивляться этим чувствам, потому что ты все равно уедешь через месяц, и какой тогда толк… Не знаю, Артур. Ты просто слишком…
— Слишком какой? — Я подталкиваю его локтем. — Продолжай.
— Милый? Очаровательный? Неотразимый? — Неожиданно Бен останавливается и тянет меня к ближайшему «Дуэйн Риду». — Подожди секунду, ладно? Я сейчас вернусь.
— Может, мне…
— Нет-нет, подожди тут.
И он скрывается за дверью. Я прислоняюсь к витрине и от нечего делать проверяю телефон. Два пропущенных вызова — один от мамы, другой от бабушки, — но никаких поздравительных сообщений от Итана или Джесси. Хотя было бы чему удивляться — с таким-то напряженным графиком свиданий. А еще они, наверное, меня теперь ненавидят. И заслуженно. Бросать трубку было полным свинством — но, думаю, какая-то часть меня надеялась на праздничную амнистию. Снисхождение. Перезапуск.
Через минуту Бен действительно появляется в дверях с пакетом, который мне не показывает.
— Так, на чем мы остановились?
— На моей бесспорной неотразимости.
Бен снова берет меня за руку.
— Точно.
Мы молча проходим до конца квартала.
— Эй, — говорит он наконец, поймав мой взгляд. — Спасибо, что приехал в больницу.
— Да брось. Какой засранец оставил бы тебя в такой момент?
— Засранец, который совершенно справедливо взъелся на меня из-за Хадсона?
— Окей. Признаю. Я засранец. Надо бы сразу поверить, когда ты сказал, что ничего не было.
— Ты не засранец, — возражает Бен.
— Ну, иногда…
— Никогда. Ты… ты такой хороший , Артур. Как ты сам не видишь? Мы даже не разговаривали, но ты бросил все и примчался в больницу.
— Потому что ты мне нравишься, — выпаливаю я. — И нравимся мы. Пускай мы и полная катастрофа как пара.
Бен выпускает мою руку, чтобы обнять.
— Знаешь, я счастлив, что ты есть в моей жизни. Даже просто как друг.
Я резко останавливаюсь.
— Друг?
— Ну, я подумал… Что не стоит особенно раскатывать губу?
— Извини, но мы не платонические друзья, Бен Алехо.
— Окей.
— И когда доберемся до квартиры, займемся там не платоническими вещами.
— Рад слышать. — Он закусывает губу. — Так мы… типа снова встречаемся?
— А ты хочешь?
— Ага.
— Вот и отлично, — киваю я, улыбаясь до ушей. — Шикарный все-таки день рождения.
— У тебя или Обамы?
— У обоих!
— Ладно, еще только одно, — говорит Бен. — Я не собираюсь больше ничего от тебя утаивать. И смягчать и приукрашивать тоже.
— Согласен. Полная открытость. Можешь с моей стороны рассчитывать на то же.
— При всем уважении, но у тебя не получится быть скрытным, даже если ты очень захочешь.
— Ты меня плохо знаешь. — Я пытаюсь засадить ему локтем, но Бен со смехом уворачивается и снова меня обнимает.
— Вот в чем дело, — говорит он. — Не стану делать вид, будто вся эта история с Хадсоном не вызывает у меня двойственных чувств, потому что они именно такие. Но чувства к тебе у меня вполне однозначные.
— Да? И какие же?
— Я…
— Скажи снова по-испански, ладно?
Бен смеется.
— Ладно.
— Хотя…
Но потом он целует меня прямо посреди Коламбус-авеню, и я забываю, что хотел сказать. Вообще забываю, как говорить.
Следующий час проходит в тумане — в лучшем смысле из возможных. Бен настаивает, чтобы мы заглянули в «Левейн Бейкери», и покупает там самое большое и самое теплое печенье с двойным шоколадом.
— Твое любимое.
— Откуда ты знаешь?!
— Просто знаю.
Он хочет заплатить сам — и выглядит таким ужасно довольным, что я даже не протестую. Остаток пути до дома мы держимся за руки и, когда за нами закрываются двери лифта, начинаем целоваться. Когда лифт открывается, мы все еще целуемся. Целуемся, пока я шарю по карманам в поисках ключей, и на пороге, и в коридоре. Мы бросаем сумки на обеденный стол и целуемся под взглядами лошадей дедушки Мильтона. Вы могли бы подумать, что к этому времени я уже устал целоваться; вы могли бы подумать, что я хоть раз да отвлекся, — однако я в жизни не был так сосредоточен.