Если «Гелиофобия» — вся о поисках любви, то первая же строчка книги «Как есть» поиски исключает: «Господь не дал любви, но дал певучий дар». Вот такое начало координат, а дальше нужна ориентация на местности. Куда идти теперь — «с бунтарским языком и знаньем несвободы», как жить в той реальности, где нелюбовь — не грех, а всего лишь общая установка?
Мне кажется, ключ к творческому методу Елагиной надо искать в композиции книги, в ее общей структуре. Первая часть, «Точка зрения», — это написанное традиционным стихом исследование состояния счастья-несчастья, где снова поют дуэтом чувство и рассудок, но голос рассудка теперь становится ведущим. Жизнь вообще трагична, уверяют нас, и говорим мы «на непересекающихся языках», и «понимания не предусмотрено», и «плюшевый пыльный пафос» по этому поводу смешон. Значит, вывод повторяется и счастье — только в неведении?
Но все не так просто. Если в «Гелиофобии» образная система отчетливо строится на системе оппозиций: свет — темнота, знание — незнание, свой — чужой, то в книге «Как есть» подобная картина мира автора уже не устраивает. Говоря ее же словами, «пересмотра требует с внесением сущностных правок». Героиня использует своего рода аутотренинг, набор аффирмаций:
Любимый тезис психологов: не можешь справиться с ситуацией — измени свое отношение к ней. Поэты могут поступать по-разному — например, затвориться в хрустальной башне или, напротив, мимикрировать и слиться с толпой. Елагина же пробует просто заменить формальную логику диалектической. «Ни да, ни нет — вот чистая интрига!» — и тогда вместо противопоставления высвечивается взаимодополнение, инь и ян, две стороны одной монеты. И если не фиксироваться на непродуктивной позиции «обиженной», то обретаешь новый шанс. «Ждет неслыханный улов / Тех, кто враз сменил коня» — так автор пытается совместить «бумажное пепелище» и «пространство с названием точка ру», решая таким образом главную тему — тему поэта и языка.
Актуальная задача Елагиной — найти адекватный язык самовыражения для человека, воспитанного на правильной речи и не видящего для себя возможности от этого языка отказаться, но и не желающего выпасть из стремительно меняющейся речевой ситуации. Шаги по освоению возможного поэтического пространства без отказа от самоидентификации — вот увлекательный внутренний сюжет книги. Напряжение здесь возникает уже потому, что поэтесса, оттесненная на культурную периферию в силу принадлежности к поколению, привыкшему говорить и думать еще на старом языке, в реальной жизни работает на TV, где манипулируют уже языком новым. В этом смысле она не является социальным маргиналом, к тому же кое-что знает о вкусах и запросах современной аудитории.
Вторая, совершенно неожиданная часть книги, откуда я и взяла стихотворение «Феминизм…», не случайно названа «Логика драматургии». Если жизнь такова, какова она есть, и никакими поэтическими заклинаниями ее не исправить, то именно «знанье несвободы» позволяет автору стать сознательным участником пьесы, живущей по собственной логике, смело в эту логику всмотреться и, более того, как бы встроиться. «Сменить коня», включиться в эти игры, игры «свободы», снова надеть маску. Не хотите традиции — получайте верлибр.
Удивительно, но именно верлибр помогает Елагиной совершенно освободиться и сыграть себя «другую». Верлибр вообще форма, требующая ответственности. Так вот, она вполне за себя отвечает, ее высказывание весомо и парадоксально. Ключом ко всему разделу мне показалось простое с виду стихотворение «Глажу ночные рубашки». Здесь вещи, эти «патологические долгожители», превращаются в домашний некрополь, банк памяти. Наглаживая ворох чиненого-перечиненого белья, героиня вспоминает об ушедших — матери, подругах. Финальная строчка — «а европейцы, говорят, / вообще не гладят нижнее белье — / экономят электричество». Экономия электричества, она же экономия души, — разве это не главная «фишка» нового времени?