Во время пьяной вечеринки на той же конференции Сталин произнёс следующий тост, вызвавший у Рузвельта взрыв хохота: "Сила немецкого Вермахта кроется в пятидесяти тысячах старших офицеров и учёных. Я поднимаю свой бокал за то, чтобы они были расстреляны, как только мы их схватим, – все пятьдесят тысяч".
(Это была отнюдь не невинная шутка, как утверждают некоторые современные историки. Доказательством этому служит, помимо прочего, документ, опубликованный в 1961 году Государственным департаментом США, под названием "Foreign Relations of the United States: Diplomatic Papers: The Conference at Cairo and Tehran 1943". На стр. 553 этого документа говорится: "Необходимо физически уничтожить не менее 50 тысяч (возможно, даже 100 тысяч) членов немецкого командного состава". См. также: Michael Balfour, John Mair, Four-Power Control in Germany and Austria 1945-1946, London: Oxford University Press, 1956, стр. 35; Hanns D. Ahrens, Demontage, Munchen, Universitas, 1982, стр. 19; Heinz Nawratil, Vertreibungsverbrechen an Deutschen. Tatbestand, Motive, Bewaltigung, Frankfurt am Main/Berlin: Ullstein, 1987, стр. 124. Цифру в 50 тысяч человек признаёт даже официальный путеводитель Выставки немецких и советских военнопленных в Доме истории Федеративной Республики Германия. – Прим. авт.)
Американцы тоже были не прочь прибегнуть к массовым расстрелам. В августе 1944 года, находясь в Вашингтоне, Дуайт Эйзенхауэр заявил британскому послу, что все офицеры Верховного главнокомандования Вермахта, а также руководство НСДАП, включая бургомистров, и все члены Гестапо должны быть ликвидированы. Речь здесь шла примерно о ста тысячах беззащитных людей.
По мере того, как положение Германии на фронтах войны всё более ухудшалось, намерения союзников в том, что касается будущего решения "немецкой проблемы", становились всё более дерзкими и всё более конкретными. Кульминация была достигнута на Крымской конференции. Эта встреча "большой тройки" прошла в бывшей царской резиденции Ливадия, расположенной недалеко от Ялты, с 4 по 11 февраля 1945 года. На ней союзники подробно обсуждали будущее Германии после безоговорочной капитуляции. Все три участника конференции были единодушны в том, что безоговорочная капитуляция – единственный допустимый способ завершения войны. Ситуация была ясна не до конца только в том, что касается более мелких деталях. Например, следовало ли сохранять немецкую администрацию, как следовало распределить оккупационные зоны, или, может, то, что останется от Германии, следовало разделить на два государства, северное и южное, последнее – со столицей в Вене?
В конце концов они приняли другой план. Черчилль заявил, что "нет необходимости информировать немцев о будущей политике по отношению к их стране. Немцам надо сказать, что им придётся ждать будущих требований союзников после капитуляции Германии. Эти требования будут выдвинуты к Германии по взаимному согласию союзников". Здесь отчётливо видно намерение предоставить союзникам свободу действий в том, что касается будущего обращения с немецким народом. В этой связи Черчилль заявил, что "безоговорочная капитуляция исключает какие-либо соглашения о перемирии. Безоговорочная капитуляция представляет собой условия, на которых следует прекратить военные действий. Тот, кто подписывает условия безоговорочной капитуляции, сдаётся на милость победителя".
По мере того, как в 1944-1945 гг. бойцы Красной Армии продвигались вглубь восточной Германии, их готовили к оккупации Германии, причём велась эта "подготовка", в основном, с официальной политической стороны. В многочисленных фронтовых листках печатались правила, которыми должны руководствоваться советские солдаты. Завидную активность проявили тогда различные писатели и пропагандисты, такие как А.Н. Толстой, М.А. Шолохов ("Школа ненависти"), К.С. Симонов ("Убей его!"), А.А. Сурков ("Я ненавижу!").
Наибольшей популярностью, однако, пользовались человеконенавистнические сочинения еврея Ильи Эренбурга. Так, в статье "Убей!", появившейся в "Красной звезде" 24 июля 1942 г. (№173 [5236]), содержится следующий текст: "Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружьё. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьёт твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьёшь немца, немец убьёт тебя. Он возьмёт твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждёшь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай вёрст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!"
(В 1991 году ряд западногерманских журналистов и политиков воспользовался столетием со дня рождения Ильи Эренбурга для того, чтобы почтить его память, – то ли по невежеству, то ли по злому умыслу, то ли ещё по какой-то причине. Когда в Берлине-Шёнеберге открылась выставка "Русские в Шёнеберге", фракция CDU в собрании представителей городского района Западного Берлина выдвинула предложение воздать должное "творчеству" Эренбурга и почтить память этого "журналиста и писателя". Авторитетные журналы не остались в стороне от этого излияния чувств; помимо прочего, они отмечали "бурную литературную энергию" Эренбурга, восхваляли его как "мастера сатиры" и восторгались его "грандиозными панорамными описаниями". – Прим. авт.)
Впрочем, советских солдат настраивали против немецкого населения и немецких солдат не только с политической и пропагандистской сторон. Весьма недвусмысленными были и те призывы, что раздавались с военной стороны. Так, во время Восточно-Прусской операции маршал И.Д. Черняховский в одном из своих приказов писал: "Нет пощады – никому… Не надо требовать от бойцов Красной Армии проявлять милосердие. Они кипят от ярости и желания отомстить".
В других обращениях содержатся открытые призывы насиловать немецких женщин и девочек. Так, в "Архипелаге Гулаг" Александр Солженицын вспоминает: "…Три недели уже война шла в Германии, и все мы хорошо знали: окажись девушки немки – их можно было изнасиловать, следом расстрелять, и это было бы почти боевое отличие…"
А вот как Лев Копелев, русский писатель, филолог-германист и друг немецкого писателя Генриха Белля, описывает речь агитатора-коммуниста: "Что нужно для поддержания боевого духа солдата? Во-первых, он должен ненавидеть врага как чуму, должен хотеть уничтожить его с корнем… во-вторых… когда он вступит в Германию, всё будет принадлежать ему – хлам, бабы, всё! Делай всё, что тебе вздумается!"
Жертвами подобного поведения бойцов Красной Армии становились как солдаты Вермахта, так и немецкие мирные жители. Это были не единичные случаи, а массовые преступления, о которых высшее начальство было прекрасно осведомлено; впоследствии это было названо одним из крупнейших массовых преступлений нашего времени.
Человеконенавистнические тирады и призывы Эренбурга и его собратьев по перу вовсе не были чем-то из ряда вон выходящим. Военный журналист, старший лейтенант Гюнтер Хейзинг (Gunther Heysing) собрал целую коллекцию цитат, взятых из советских печатных изданий и допросов пленных солдат Красной Армии. Ниже приводятся некоторые из них.
Солдатская газета "Боевая тревога" 20 октября 1944 г. напечатала следующее: "Трепещи, Германия! Трепещи, проклятая Германия! Мы пересечём тебя огнём и мечом и в твоём сердце заколем последнего немца, когда-либо шагавшего по русской земле".
В призыве к советским ВВС в начале советского наступления в Восточной Пруссии говорится: "Красная Армия идёт в наступление по приказу товарища Сталина, чтобы нанести смертельный удар немецкому зверю в его берлоге… Со жгучей ненавистью в сердце мы вступаем на землю ненавистного врага. Мы идём как судьи и мстители. Враг должен быть безжалостно уничтожен".