— Суми-сан! — позвал он.
Свет, просачивающийся из-под двери кабинета, наверняка привлек его внимание.
И вот дедушка скидывает уличные туфли, переобувается в тапочки и, слегка шаркая по мраморному полу, идет на кухню. Я представляю улыбку, появившуюся у него на лице: он уверен — я работаю допоздна, изучаю очередное дело, готовясь приступить к работе в «Номуро и Хигасино».
— Ты знаешь, Суми-сан, морские ушки у них просто потрясающие. Они упаковали мне немного в дорогу.
Из кухни доносится стук тарелок. Я мысленно вижу, как дедушка расставляет посуду на столе и раскладывает веером на блюде среди кусочков льда раковины с моллюсками.
— Тебе нужно хорошо питаться, — влетая в кабинет, говорит дедушка. Он расплывается в улыбке, заметив меня в своем кресле. — Ты слишком много работаешь. Идем, ты должна попробовать! — Дедушка протягивает руку, приглашая меня отправиться вслед за ним. Вид у него свежий и бодрый, отдых на источниках явно пошел ему на пользу.
Сегодняшний Ёси Сарашима — больше не тот человек, который двадцать лет назад подготовил дело против Каитаро Накамуры. Его волосы, в то время черные, лишь кое-где перемежавшиеся сероватыми прядями, побелели. И сам он стал худым и сухим, как будто с возрастом его тело уменьшалось. Но выражение лица по-прежнему остается решительным, брови — густыми. А морщинки возле глаз и на щеках появились оттого, что он много улыбался.
Дедушка хитро прищурился и слегка склонил голову набок, делая вид, что размышляет над какой-то сложной задачей. Я давно выросла, но Ёси все еще любил посматривать на меня так, словно перед ним ребенок, которого хочется слегка поддразнить.
Его взгляд упал на бархатную коробочку у меня в руке.
Итак, они прислали значок, — довольным тоном произнес он.
— Я нашла вот это, — сказала я, откладывая коробочку в сторону и доставая лежащую под ней газетную вырезку.
Она была похожа на все те вырезки, которые дедушка делал для меня каждое утро. Поэтому, беря ее из моих рук, он не выглядел ни удивленным, ни встревоженным. А затем Ёси развернул ее и прочитал те несколько строк, которые описывали каждого из нас.
— Сумико…
— Я нашла ее в полицейском участке, в Сина-гаве. — Дедушка нахмурился. Ситуация требовала реакции, быстрой и точной. Но прежде, чем он начал говорить, прежде чем успел сочинить для меня новую сказку, я добавила: — И твою папку я тоже нашла.
Ёси молчал. Он потер ладонью подбородок и повернулся к книжным шкафам, возвышавшимся вдоль стен.
— Мою папку?
— Да. У тебя в офисе. Дело Каитаро Накамуры, — уточнила я, не желая оставлять недомолвок, и медленно поднялась на ноги.
— Суми, — прошептал дедушка едва слышно, словно надеясь таким образом предотвратить продолжение разговора.
Я вышла из-за стола и указала на освободившееся кресло, приглашая его сесть.
Дедушка двинулся к столу. Видно было, что он изо всех сил старается сохранить невозмутимое выражение лица. И это неплохо получалось, но, когда он сел и положил руки на подлокотники, я заметила, как сильно дрожат у него пальцы.
— Ты солгал мне.
Ёси смотрел вниз, на ковер, избегая моего взгляда.
— Всю мою жизнь ты лгал мне, — повторила я. — Твои россказни… Ты даже отвез меня посмотреть на «то самое место» на трассе Синагава. — Я осеклась на этом самом ярком эпизоде его лжи.
Дедушка качнул головой, будто все еще надеясь защититься от моих атак. Однако он понимал: увиливать бесполезно. Дед знал, какой настойчивой я могу быть. В конце концов, он сам учил меня докапываться до истины.
— Я нашел ее тело. Тебе это известно? — после долгой паузы начал Ёси. Внезапно голос деда сорвался, но он не заплакал, только щеки начали мелко-мелко подрагивать. Я вдруг заметила, каким хрупким стал мой дедушка. Кожа у него сделалась как высохшая бумага. — На ней был этот дурацкий комбинезон, заляпанный краской. — Дедушка полез в карман, достал носовой платок и принялся машинально крутить между пальцами. Я понимала, что мучает моего деда. Чувство вины. Он нес его по сей день. Вины, которую теперь разделяла и я. Если бы она не пошла тогда в пекарню, если бы я сказала ей по телефону, чтобы она поскорее приезжала в Мэгуро, что она нужна мне сама, без всяких гостинцев, — как знать, возможно, мама осталась бы жива. Ёси крепко сжал зубы и сделал глубокий вдох.
— Он стоял на коленях подле нее. — Дедушка посмотрел на меня и больше не отводил взгляда. Теперь мы говорили о человеке, которого никогда прежде не упоминали. Во взгляде моего деда не осталось и следа от прежней хрупкости и смятения, только холодная откровенность и темная, тяжелая правда.