Но самым важным из всего, что я сделал в Египте, было основание Александрии. Поскольку город носил мое имя, я должен был сделать его самым прекрасным и богатым городом мира. Александрия была одним из семидесяти городов, названных в мою честь, но только он до сих пор существует на Терре. Это был первый абсолютно современный город, в котором широкие улицы пересекались более узкими. Вскоре роль главного торгового центра Средиземноморья вместо Тира взяла на себя Александрия. Она быстро превратилась в самый интернациональный город своего времени. В ее порты заходили суда греков, персов, индийцев, евреев и прочих народов.
Дарий снова написал мне. На этот раз он предлагал мне двадцать тысяч золотых талантов. Я опять отказался и вовлек его еще в одно сражение. На этот раз мы встретились при Гавгамелах, где я снова одержал победу, а Дарию во второй раз удалось скрыться с поля битвы.
Следующий поход я предпринял против Вавилона. Он завершился быстро и победоносно. Несколько месяцев я отдыхал у Висячих Садов Навуходоносора со своими друзьями Клитом и Гефастом, а также с остальными воинами. После Вавилона я завоевал Сузы и Персеполь, столицу Персидской империи. Эти победы принесли мне около двух сотен золотых талантов.
Персеполь был для персов тем же самым, что для евреев Иерусалим, а для мусульман Мекка. Он был священным городом империи Дария. Чтобы персы и их беглый царь поняли, что империи больше не существует, я приказал своим людям разграбить и до основания разрушить город. Затем я сжег царский дворец и велел построить на его месте свой собственный. Я бы никогда не стал спать под крышей своего врага.
Дарий продолжал уклоняться от столкновения со мной, и я решил, что пора с этим покончить. В конце концов я загнал его в маленький городок Экбатану в Курдских горах. Но и там Дарий ускользнул от меня. Прежде чем я смог добраться до него, Бесс, один из его генералов, убил его. Когда я наконец оказался перед телом Дария, то прикрыл его своим плащом и отправил его матери для захоронения.
Вскоре этот самый Бесс возымел наглость объявить себя Артаксерксом IV, царем Персии, что позабавило бы меня, если бы я не спешил закончить эту кампанию. Я отложил свой очередной поход и настиг его. Отрубив ему по персидскому обычаю губы и уши, я отправил его в Экбатану, где он должен был предстать перед судом за измену. Персы и мидийцы сочли его виновным и приговорили к четвертованию.
После смерти Дария я решил отправиться в Иран, который также полностью подчинил своей власти. Вскоре после этого я женился на молодой принцессе Бактрии по имени Роксана. Я не любил ее; наш брак был политическим маневром, служившим примирительным жестом для ее отца и народа. Кроме того, мне нужен был наследник, и я знал, что брак с персиянкой усилит поддержку персов.
Мои войска и друзья неодобрительно отнеслись к браку с Роксаной. Им казалось, что я все больше и больше попадаю под влияние восточной культуры и забываю свои греческие корни. Постепенно, шаг за шагом, я отдалился от своих друзей и сторонников. Я даже начал сомневаться в верности моего окружения и был уверен, что кто-то замышляет убить меня.
Мои подозрения и страхи усиливались с каждым днем и в конце концов обратились против сына моего старейшего и самого верного генерала Парменио. Чтобы предотвратить этот воображаемый заговор, я приказал убить юношу. Не успокоенный этим убийством, я также приказал убить его отца, опасаясь мести. Парменио было больше семидесяти, и он был самым прославленным из моих генералов. Мои люди так никогда и не простили мне его смерти.
После этого непростительного преступления мой ум продолжал стремительно нестись в пропасть. Раньше я всегда был воздержан, но теперь начал по ночам пить, причем так сильно напивался, что нередко падал на пол. Я чувствовал себя одиноким и потерянным. Во время одного пира с несколькими друзьями, которых я еще сохранил, Клит, друг моего детства, который спас мне жизнь в сражении при Гранике, осмелился критиковать меня. Ослепленный вином и яростью, я выхватил меч и пронзил его насквозь. Клит упал на землю и, не произнеся ни слова, скончался на месте.
Убийство верного друга наполнило меня таким раскаянием, что я не вставал со своей постели в течение трех дней, отказываясь от какой бы то ни было еды. В конце концов врачи убедили меня в том, что я не виноват в этом ужасном поступке, потому что он явился результатом божественного сумасшествия. Это несколько облегчило угрызения совести и печаль, но не остановило меня от дальнейшего падения.
Мой следующий поход привел меня в Индию, где я встретил святых людей, известных как гуру, и один из них сопровождал меня с тех пор до конца моей жизни. В Индии мои войска окончательно взбунтовались, отказавшись идти вглубь континента в сезон тропических дождей. Они знали, что я не собираюсь возвращаться в Грецию, пока не завоюю весь мир, но они были изранены и устали от сражений и походов, и единственное, чего они хотели, это вернуться в Грецию и отложить в сторону мечи. Я уединился на два дня в своей палатке, злой и раздраженный тем, что моим мечтам и завоевательным планам пришел конец. Я знал, что люди заслужили долгожданный отдых, но не собирался отказываться от своей жажды безграничной славы. Я все еще был решительно настроен продолжить походы, пока весь известный мне мир не окажется под моей властью. Но я знал, что эта мечта не сможет осуществиться без добровольной поддержки войск. Поэтому я решил уступить и согласиться с их требованиями. Я умел ждать. Дав им хорошенько отдохнуть, я начну свой последний и самый славный из походов. Рано или поздно весь мир будет у моих ног. Приняв это решение, я вышел из палатки с широкой улыбкой на лице и сказал главному маршалу, выступавшему от лица войск, что я согласен с их требованиями. Войска приветствовали это решение, и на следующий день мы отправились назад в Персию.
Возвращение было очень тяжелым: солдаты бунтовали, свирепствовали болезни, вызванные индийскими муссонами и уносившие жизни многих людей. Прибыв в Сузы, административный центр персидской империи, я твердо решил создать новую, главенствующую расу, смешав македонцев и персов. Для этого я женился на одной из дочерей Дария Барсине, в то время как мой друг Гефаст женился на другой. Десять тысяч моих солдат и восемьдесят офицеров последовали моему примеру и женились на персидских женщинах.
Это решение вызвало открытое возмущение среди македонцев в моей армии, которые грозились устроить бунт. Устав от всего, я расформировал их части и отправил в Грецию. Я предусмотрительно одарил их золотом и дорогими подарками, чтобы заставить их замолчать. Уловка сработала, и кризис был преодолен. Избавившись от них, я продолжил реорганизацию армии, состоявшей на этот раз полностью из персов, которыми было гораздо проще манипулировать. Но я уже был слаб и истощен, и к тому же давали о себе знать старые раны.
В это время судьба нанесла мне самый болезненный удар в моей жизни. Мой любимый друг Гефаст скоропостижно скончался от лихорадки. Его смерть окончательно подорвала мое здоровье. На три дня я уединился с его телом, отказываясь покидать его. Затем я приказал казнить врача, обвинив его в некомпетентности. Похороны Гефаста были самыми пышными из известных в те времена, но я так никогда и не оправился от этой утраты.
Некоторое время спустя, после очередной длительной пирушки, я почувствовал недомогание. Мои врачи не знали, что это за болезнь, хотя кто-то подозревал, что это малярия. Распространились также слухи о том, что меня отравили, но это не так. Что убило меня, так это горестные переживания из-за смерти Гефаста и сожаления об убийстве Клита и Парменио. Они были единственными друзьями в моей жизни, и лишь их привязанность воодушевляла меня. Ни моя мать, ни отец и никто из моих жен не могли тронуть мою душу и войти в мое сердце. Мой единственный ребенок еще не был рожден и поэтому не мог проявить свою любовь ко мне.