— Отложим до другого раза. Езжайте домой.
— Неужели? Вы разрешаете? Как это любезно с вашей стороны… — ядовито проговорила Маргит. Лица ее уже не было видно в быстро сгущающейся темноте. — Мое почтение!
— Но Маргит… — сделал последнюю попытку Морелли. И взял жену за руку. Маргит со всей силой впилась ногтями в его ладонь, потом оттолкнула его.
— Оставь меня!.. Я прекрасно без тебя обойдусь. Без вас обоих! Идите куда хотите! — И она стремительно кинулась к машине. Буквально рухнула на сиденье. Рывком сорвала машину с места.
Морелли в смущении прокричал ей вслед:
— Подожди у развилки! Слышишь? Не дури, Маргит!.. — Но машина уже скрылась из виду.
— Ничего не понимаю… Такой взбудораженной я ее еще никогда не видел.
— Премьера… — ничего не выражающим тоном сказал Петер.
— Ты думаешь! Но так волноваться! Не следовало отпускать ее одну.
— Ничего с ней не случится, — насмешливо буркнул Петер.
— Да я не о том, — сказал Морелли. Он представил себе ночь. Долгие рыдания, полосы света на стене, отбрасываемые ночником. Теперь уже все равно.
— Я, пожалуй, пойду…
— Брось, ничего страшного. Дойдем до пруда, а потом я отправлюсь домой. — Невольным движением он взял Петера за руку. Тот высвободил руку и закурил.
Молча они двинулись в путь. На улицах было еще людно. Хрустальное сияние выглянувших звезд слегка охладило горячий, сливово-синий воздух.
— Какое чистое небо. — Морелли показал на звезды: — Падают…
— Загадайте желание.
— А почему бы и нет? Я люблю всякую бессмыслицу.
— Наша профессия такая.
— Не профессия, а искусство… У меня, Петер, нет профессии.
— Однако зарабатываете вы неплохо!
— Ты что придираешься? Ты же прекрасно знаешь, о чем я говорю. И прошу тебя, давай на «ты». Впрочем, если не хочешь, скажи прямо.
— Да нет, отчего же, — запротестовал Петер, — просто как-то не получается. Язык не поворачивается, и все тут. Не обращайте внимания, говорите мне «ты».
«Уважает, — удовлетворенно подумал Морелли, — уважает парнишка. Комплексует, наверное. А ведь нет у него для этого, увы, никаких оснований. И он это быстро поймет».
— Слушай, откуда ты узнал, что Вернер импотент? Из-за того, как он тогда с цветами?.. — неожиданно вспомнил он про капитана.
Петер нехотя ответил:
— Да нет, это только так, нюансы. Я давно подозревал. Настоящий мужчина не бывает груб с женщинами. Даже животные и те… Возьмем хоть быков, они только друг друга бодают.
— Но он, кроме Като, никому не хамит.
— Ну как тебе объяснить. Помнишь, твоя жена приходила однажды на репетицию. В таком оранжевом платье без рукавов. Она облокотилась о барьер напротив Вернера. А я рядом стоял. Картина была откровенная, но она, конечно, не нарочно. А Вернер даже внимания не обратил. Только когда заметил, что я смотрю — ты уж прости, сам знаешь, как это бывает, — тогда только уставился. Напрягся изо всех сил, но без толку. Ничего не почувствовал. Тут он разозлился и без всякой причины пнул льва. С тех пор я уже не сомневался.
— Тебе не приходится напрягаться, верно? — шутливо спросил Морелли, но в голосе его послышалась растерянность.
Петер поднял на него глаза. И ответил с беспристрастностью естествоиспытателя:
— Нет. Я люблю женщин.
«Я чуть не поставил себя в смешное положение, — мелькнуло у Морелли, — впредь надо быть осторожнее».
Они свернули на безлюдную улицу.
— Что-то меня не тянет сейчас в кафе… Ты как?..
— Я хожу в кафе, когда на душе муторно, — сказал Петер, — оттуда выходишь как новенький.
— Из этой толпы?
— Конечно. Все на тебя смотрят, тут не закричишь. Дары цивилизации! Со временем я привык подавлять таким образом боль, как зевок в обществе.
— О какой боли ты говоришь?
— О всякой. Я не делаю из своих горестей стихотворные циклы.
«Он восхитителен, — подумал Морелли, — как ни грустно, совершенно восхитителен. И перешел наконец на «ты».
— Сядем. Сегодня у тебя не может быть плохого настроения. Все прошло отлично.
— Ты серьезно так думаешь?
— Послушай — да сядь ты наконец на лавку, — восторги не в моем духе. Я себе цену знаю. И голова у меня работает. Я не о том говорю, чего я внешне достиг, а о том, что́ я по сравнению с другими. Мне всегда хотелось быть лучше, понимаешь? Но не только ради себя… Впрочем, я не это хотел тебе сказать, а то, что, когда я увидел тебя наверху, я подумал — для меня все кончено. Ты был великолепен, это было настоящее, мне до тебя расти и расти… У меня еще никогда ни к кому такого чувства не было.