То, что и самый термин появился так недавно и значение его столько раз успело модифицироваться, свидетельствует об одном — научная фантастика прошла большую часть своего пути именно на протяжении последних ста лет, причем от десятилетия к десятилетию развивалась все интенсивнее.
Это не удивительно. Научно-техническая революция сообщила научной фантастике огромный импульс, и она же создала ей читателя — необычайно широкого и многообразного. Здесь и те, кто потянулся к фантастике потому, что язык научного факта, которым она зачастую оперирует, — это их собственный язык, и те, кто через фантастику приобщается к движению научной мысли, воспринятой хотя бы в самых общих и приблизительных очертаниях. Это бесспорный факт, подтвержденный многочисленными социологическими исследованиями и необыкновенными тиражами фантастики, — факт в основе своей глубоко положительный. Не следует, однако, забывать и о другой стороне вопроса.
Научно-техническая революция произошла на базе многовекового развития знания. Она несет в себе плоды накопленной столетиями мысли — во всей широте значения этого слова. Наука не только накапливала навыки и умножала свои достижения, она заново открывала перед человечеством мир, заставляла от века к веку поражаться этим еще и еще раз новооткрытым миром. Каждая научная революция — наша в первую очередь — это не только взлет исследующей мысли, но и порыв человеческого духа.
Но прогресс всегда диалектичен. Остается он таким и в данном случае. Обилие новой информации, обрушивающейся на человека при подобных переворотах, таково, что ему угрожает опасность оказаться отрезанным от прошлого. И, напротив, осознание этой опасности может в иных случаях породить самые ретроградные формы протеста против нового, против какой-либо перестройки сознания соответственно сегодняшнему дню. Надо заботиться о том, чтобы настоящее органично включало в себя накопленное духовным прогрессом.
Какую роль играет в этом фантастика? И насколько она сама принадлежит истории литературы? Ведь без традиции она не сумеет выполнить и сегодняшние свои задачи. Искусство нельзя выдумать. Оно базируется на глубочайшем фундаменте, и его приходится возводить этаж за этажом.
До последнего времени чаще всего приходилось слышать, что научная фантастика XX века — явление совершенно беспрецедентное. Этот взгляд держался так прочно и долго в значительной мере из-за того, что даже его противники, отстаивающие более глубокие связи научной фантастики с прошлым литературы, порою имели об этом прошлом весьма относительное представление. Так, американский критик Сэм Московиц в предисловии к сборнику «Шедевры научной фантастики» (Нью-Йорк, 1966), — кстати говоря, очень неплохому, — мимоходом замечает, что эпоха Просвещения относится к XVI—XVII векам (датировка уникальная — обычно эту эпоху относят к XVIII веку) и что Томаса Мора, погибшего в действительности из-за того, что он не пожелал подчиниться Генриху VIII и принять Реформацию, сгубили церковники за «Утопию»! Критикой научной фантастики занимались в большинстве своем люди, имеющие научно-техническое, а не гуманитарное образование, — выходцы из среды самих фантастов либо из любительских кружков («фэн-клабов»). За единственным, хотя и очень существенным, исключением («Экстраполейшн», издаваемый под редакцией профессора Томаса Кларсона в США и распространяемый в двадцати трех странах) журналы, посвященные критике научной фантастики, являются органами подобных кружков (их принято обозначать как «фэнзины», то есть «любительские журналы»; в Западной Европе и США существует даже международное «движение фэнзинов»; недавно в него включилась и Венгрия). Во многих отношениях эти журналы представляют немалый интерес, но они не могут восполнить нехватку специальных литературоведческих работ.
Что касается академической науки, то подъем фантастики тоже сказался на ней, но побудил заняться в первую очередь писателями прошлого. Такова начатая в тридцатые годы серия работ профессора Марджори Николсон, посвященных отношениям фантастики и науки, такова же книга Дж. Бейли «Пилигримы пространства и времени» (1947). Для того чтобы приблизиться к современности, потребовался известный срок. Связано это, вероятно, не только с тем, что не удалось, да и не могло удаться за один день подготовить позиции для подобного рода исследований, найти методы, отвечающие специфике предмета, и особые эстетические критерии (от фантастики нельзя, например, требовать того подхода к изображению человеческого образа, какой характерен для литературы нефантастической. Автор подробно писал об этом в статье «Реализм и фантастика», опубликованной в журнале «Вопросы литературы», (1971, №1). Другая причина кроется, следует думать, в том, что только недавно завершился большой период в истории научной фантастики, ставший теперь предметом исследования. Раньше его тенденции не успели еще достаточно выявиться.