– Эмилия, – теряется тот, – ты что? Какие ночные смены? Тебе отдыхать нужно. Выздоравливать. А здесь впахивать надо будет. Генеральные уборки постоянно. Тяжелые больные. Их переворачивать, мыть иногда приходится. Как ты собираешься это делать?
Если бы я вернулась на работу в ресторан, тоже бы упахивалась. Но там бы мне в жизни не позволили ночевать.
– Я смогу. У меня просто нет другого выхода. Пожалуйста, Юлий Борисович.
– Ты все мои труды хочешь пусть коту под хвост?! Так и скажи!
– Нет, что вы. Я очень благодарна. Я осторожненько. Правда. Вы никогда не пожалеете. Я буду вашей лучшей санитаркой. Честное слово. Просто период у меня такой. Сложный. Не знаю, как жить.
– А Воинов что?
– Он сделал для меня очень много. Дальше я сама.
– Самостоятельная, значит? Что ж. Поблажек не будет. Увижу, что здоровье подводит – вытурю. Так и знай.
– Спасибо-спасибо-спасибо!
Конечно, зря я, но сдержать эмоции не получается. Они требуют выхода. И я кидаюсь Орлову на грудь.
– Трудовая при тебе?
Отчаянно качаю головой. А та, зараза, кружится. Ничего-ничего, пройдет – убеждаю себя. Я справлюсь. Я все-все вывезу.
ГЛАВА 7
ГЛАВА 7
– Папа! Ну, наконец-то! Есть разговор.
Отвечать не спешу. Смотрю в окно, сунув руки в карманы. С наслаждением подставляю лицо совсем уж по-осеннему холодному ветру, проникающему в распахнутую настежь дверь. Будет дождь. С севера, затягивая прозрачную голубизну, стремительно надвигается темно-фиолетовая полоса. Серо, будто так до конца и не рассвело.
– Опять разговор? Тачку я тебе вроде отдал.
Угу. Еще неделю назад. Надоело Милкино нытье слушать. Особенно в дуэте с Тамарой. Пожизненное наказание сменилось испытательным сроком. Не прошло и двух месяцев. Милана клятвенно обещала быть внимательнее. Плюс я ее отправил на курсы экстремального вождения. А еще предупредил, что в следующий раз не стану ее вытаскивать. Милка покивала, но, естественно, мне не поверила. Да я и сам не очень-то себе верил. Куда ее, дуру, денешь? Своя же.
– Я по другому поводу.
– Это по какому?
– У Юры моего день рождения.
– Поздравляю. И что?
– Не сейчас, – машет Милка рукой. – Через две недели. Он устраивает вечеринку в Дубае, заказывает борт для друзей, апартаменты. В общем, я хочу полететь.
– Исключено. Одна ты никуда не поедешь.
– Я не одна, пап, – закатывает глаза, – в этом весь смысл.
– Когда планируется мероприятие?
– Двадцать седьмого.
– Это же рабочая неделя. Тебе в универ не нужно?
– Универ никуда не денется. Мне в него всегда нужно. Устала – жуть. Отдохнем под солнышком, и снова в бой. Там море, бархатный сезон, папусь. А здесь – сам видишь, – поджимает губы.
– Кто из взрослых будет?
– Ну каких взрослых? Мы сами взрослые. Юре вообще двадцать.
Ага. Как же. Представляю, что это будет за шабаш. Золотая молодежь, алкоголь рекой, наркоту ж наверняка какие-нибудь придурки притащат. А там законы – жесть. И своя юрисдикция – даже я буду бессилен.
– Нет, Мил даже не мечтай, – осекаюсь, отвлекаясь на запиликавший телефон.
– Но…
– Минуту!
Непонимающе гляжу на имя абонента. Кто это? Какой Юлий Борисыч? Имя скользит по экрану бегущей строкой и заканчивается пояснением «зав травмы». Брови невольно взлетают вверх. Свой номер я оставлял Юлию Борисовичу, чтобы он держал меня в курсе состояния рыжей. С тех пор как она выписалась, прошло почти полтора месяца, так с чего вдруг этот звонок?
– Воинов.
– Доброе утро, Роберт Константинович. Извините за беспокойство, но я совершенно не знаю, к кому еще мне обратиться.
– Я вас слушаю.
Оставив Милку одну, шагаю прочь из кухни.
– Ситуация, мягко говоря, нетипичная. И, конечно, к вам уже не относится. Но я не представляю, что мне делать.
– Вы это уже говорили. Можно теперь конкретики? – обрываю Орлова.
– Я касательно Эмилии. Девочки, здоровьем которой вы опекались.
Ах вот как, значит, это называется? Дергаю губы в невеселой улыбке. Ну ладно.
– И что с ней? Какие-то осложнения? Я не очень в теме. Она, кажется, проходила реабилитацию? Что-то пошло не так?
– В том-то и дело, что не проходила. Когда ей? Учится. Пашет как лошадь. В этом, конечно, и моя немалая доля вины, но что мне было делать? Не вышвыривать же девчонку на улицу, – как будто сам с собой спорит Юлия Борисович и замечает, смутившись: – Простите, я, наверное, очень сбивчиво объясняюсь.