Шесть миллионеров согласились, что это дурость.
– Большинство против вас, Морт, – сказал Дж.Дж.Бэньян. – Придумайте что-нибудь получше.
– Как насчет ваших сыновей?
– Простите?
– У всех у вас есть сыновья, по большей части – редкие поганцы. Устройте тонтину для них. Нет, погодите… – Мортимер Байлисс поднес палец ко лбу. – Меня посетила и впрямь гениальная мысль. Без сомнения, это от бренди. Устройте тонтину для своих оболтусов, но договоритесь, что деньги достанутся тому, кто последним женится. Женитьба, смерть – в сущности одно и то же.
(Мортимер Байлисс сорок три года прожил холостяком и собирался таковым умереть.)
На этот раз ему удалось заинтересовать слушателей. Миллионеры загудели. Сообразительный миллионер тут же принялся растолковывать миллионерам-тугодумам.
– Если каждый из вас вложит по пятьдесят тысяч, исходный капитал составит более полмиллиона, а…
– С капитализацией процентов… – промурлыкал Дж.Дж.Бэньян, смакуя слова, словно марочный портвейн.
– В точности так. Все эти годы будут идти проценты. Ко времени выплаты набежит миллион. Достойный выигрыш, а теряете вы, самое большее, первоначальную ставку, которую вы так и так потеряете, когда грянет кризис. Как сказал кто-то из современников Тиберия: «Этот мыльный пузырь (Рим, то есть) раздулся настолько, что лопнет от первой же встряски». То же будет и здесь, мои дорогие, грядет кризис, да такой, что у вас коронки послетают с зубов и мозжечок уйдет в пятки.
Загудели возмущенные голоса. Конечно, Мортимер Байлисс – записной шут, но всему есть предел. Даже Дж.Дж.Бэньян прикусил губу.
– Ну знаете, Морт!
– Ладно. Мое дело предупредить. Прострелите мою старую седую голову, но теперешнее безобразие – ненадолго. Гадаю по спитой чайной заварке. Мое скромное состояние надежно вложено в государственные облигации, что и вам советую. Когда цена любой грошовой акции взвинчена в десятки раз, рано или поздно случится обвал. Вот я и предлагаю устроить тонтину[1] для сыновей, чтобы хоть одному бедолаге не побираться на вокзале. Разумеется, я не знаю, насколько плутократы доверяют друг другу – вероятно, ни на йоту, и правильно, – но мне доводилось слышать, что джентльменское соглашение вы соблюдаете. Так это, Дж.Дж.?
– Конечно, так. Джентльменское соглашение! Это святое.
– Думаю, вы понимаете, что нужно держать язык за зубами. Только намекните, чего лишат священные узы, и вы получите одиннадцать закоренелых холостяков. Генрих XVIII и Брайен Янг[2] остались бы безбрачными, узнай они, что зов сердца обойдется им в миллион зеленых. Ну вот, мое дело -предложить.
Мортимер Байлисс обвел собравшихся ненавидяще-презрительным взглядом, сверкнул моноклем, подлил себе коньяка и откинулся в кресле – ни дать, ни взять Мефистофель, только что предложивший перспективному клиенту интересную сделку. В наступившем молчании можно было бы услышать, как упала акция. Нарушил его Дж.Дж.Бэньян.
– А что, – сказал он, – по-моему, наш друг Морт советует дело.
2
Прекрасным летним утром солнышко не жалело сил на лондонское предместье Вэли-Филдз, милостиво озаряя обсаженные деревьями улочки, ухоженные садики, старинные ворота и вознесшиеся ввысь телевизионные антенны.
И правильно делало: в Англии вряд ли сыщется более приятный пригород. Здешний житель, майор Флуд-Смит, назвал его как-то в письме «благоуханным оазисом». Майор писал в «Южно-Лондонский Аргус» о зверствах местного Департамента по налогам и тарифам, письмо отдал кухарке, та забыла отправить, нашла через три недели в комоде и сожгла в печи, а издатель все равно бы не напечатал, поскольку оно шло в разрез с линией, которую «Аргус» неуклонно отстаивал; однако – подчеркиваем – в словах о «благоуханном оазисе» майор был совершенно прав. Он попал в точку, угадал самую суть и подметил исключительно верно.
Другие предместья гордятся шикарными магазинами, площадками для катания на роликах, кинотеатрами; Вэли-Филдз специализируется на цветах и траве. Каждую весну здесь сеют больше семян, вытаскивают больше газонокосилок, берут напрокат больше садовых катков и покупают больше патентованной смеси от зеленой тли, чем в любом другом населенном пункте по южную сторону Темзы. Отсюда то сельское очарование, из-за которого – воспользуемся еще раз выражением майора Флуд-Смита – сдохни, не поверишь, что до площади Пикадилли всего семь миль (а по воздуху и вообще пять). Когда выходишь из пряничного вокзала, кажется, что эти-то края и навели Теннисона на мысль об острове-долине Аваллон, где не падет ни дождь[3], ни снег, ни град, где даже ветр, и тот неслышно веет.