– А потом осмотрелся немного, гляжу, воронка рядом – буквально в паре метров от меня, к тому же, глубокая – почти в человеческий рост. Прямо в траншею снаряд угодил. Меня к этой яме взрывной волной отбросило. Ну, думаю, повезло, в рубашке родился, люди говорят – в одно место второй раз не попадает. Приноровился я малость, ногу выше раны ремнём перетянул, а дальше ужом – и вниз, будто в нору. Не знаю, сколько там лежал, и сколько этот ад продолжался, но я молитвы, какие знал, и отца, и мать, и всех святых поодиночке и скопом вспоминал. Когда осколки над головой свистят, что угодно вспомнишь. Накрошило наших там, как… как капусты, прости господи, накрошило. Черти в пекле позавидовали бы, увидев, что творится. Хотя, опять-таки, это был не ад, нет – в ад по своей воле попадают, а здесь была утилизация.
После этих слов Иван отбросил ложные стеснения и уже откровенно рассказывал, как было и что случилось в «котле», о существовании которого Богдан даже не знал, так как ни по телевизору, ни в интернете не было никакой официальной информации. Всё, что говорили: «За Иловайск идут бои» и «Потерь нет».
–…Думаешь, зря я про утилизацию разговор затеял? Я был там, своими глазами видел, с ребятами в одном окопе жил, общался с ними – уж больно все на подставу смахивает. Посуди, в Киеве – парад, праздник государственный, а тут сепаратюги, типа, «котёл» заварили – чем не картинка для телевизора, а? Не верю я, что там, – ткнул Иван указательным пальцем куда-то в небо, – что наверху не знали, что тут творится, тем более, что идут какие-то специальные приготовления. Неужели разведданных не было? Ты же в курсе – здесь территории, что кот наплакал, если на одном конце аукнется – на другом откликнется. Конечно, трудно поверить, но нашим в Киеве практически марш по Донбассу пообещали, и в аккурат ко Дню независимости, мол – пришёл, увидел, победил. Нас сюда школьными автобусами свозили. Богдан, школьными автобусами! Знаю, что за гранью понимания, но это – правда. Сначала свозили, а потом без подкрепления оставили. Не удивлюсь, если сделали это намеренно. По разговору, у многих мужиков, кроме нескольких ходок, ни семьи, ни кола, ни двора. Вообще ничего. Даже вместо имени – погонялово, тю, ты, прости господи, нахватался за пару дней, отвыкнуть не могу.
То, что добровольческие батальоны на добрую половину состоят из бывших уголовников, никто давно не отрицал, как и то, что сначала эта публика прошла через «отряды самообороны» Майдана. Богдан и сам недавно в такую часть попал, спасибо покойному Цевину, помог оттуда выбраться. Понятно было, что после выполнения задания все эти люди окажутся лишними, и от оставшихся в живых свидетелей постараются тихо избавиться.
–…Через час-полтора стрельба пошла на спад, только изредка минометы работали, а ещё немного погодя такая тишина установилась, что слышно было, как трава растёт. В этой тишине я и услыхал разговор, от которого волосы на голове зашевелились. Раньше думал, про заслоны и заградительный огонь – пустая болтовня. Где же это видано, чтобы свои по своим же стреляли? А тут неожиданно оказалось, что и раненым на тот свет помогают уйти. Наверное, с благородной целью – чтобы зря не мучились, – с горьким сарказмом проронил Иван.
– После обстрела я попытался выбраться. Начал карабкаться – не получается, свалился пару раз – вверх, да ещё по свежей земле, это тебе не кубарем вниз, кроме того, притихшая рана забеспокоила, открылась. Просто огнём жжёт, дышать не даёт, каждый сантиметр – приступом. Полежал чуток, успокоился. Дай, думаю, помощи подожду, чтобы кровью не сойти или от заражения не загнуться. Если честно – боязно по глупости погибать, да и кому это нужно?
Иван рассказывал о произошедшем, как о чем-то будничном, не удивляясь ни обстрелам, ни убитым, ни собственному ранению, и страшно было, что для миллионов людей за эти месяцы война вошла в привычку.
–…Так вот, лежу я, слышу, наверху кто-то идёт, и прямо к моей яме направляется. Подошёл, остановился сверху надо мной, видимо, решал, что делать. За ним второй подтянулся. Этот не побрезговал вплотную подойти. Осмотрел все, как обнюхал. «Идём, здесь месиво сплошное, – приятелю говорит. – А этот и сам дойдёт, нечего руки марать, судя по луже, из него уже литра три накапало, не жилец на этом свете – однозначно».
Смотрю, ногу поднимает, я сразу и не понял, зачем, а он меня по пробитой ноге – хрясь! От боли я чуть не скрутился, в глазах потемнело – рана-то совсем живая, а он… по ней… со всего размаху. Не обессудь, не выдержал, прямо там же, на месте, обмочился. А ещё – испугался. Не поверишь, вроде взрослый мужик, а испугался, аж поджилки затряслись – слишком стремной ситуация оказалась. Наверное, это меня и вырубило – второй раз за час. И вырубило, и спасло, можно сказать. В себя пришёл, смотрю – практически живой, потом, правда, ещё раз нервы сдали, когда другие подошли… ну, эти… которые меня подобрали.