Он закрыл глаза, и сразу же увидел бабу Варю. Женщина зябко куталась в платок возле сарая… И вдруг:
– Папа, ты где? Ау-у! Папа! – послышалось из коридора.
Дверь палаты широко распахнулась, пропуская внутрь сердитого мужичка с огромным светло-зелёным яблоком в руках.
– Так вот, где ты спрятался! А я ищу, ищу… Думал, я тебя не найду? А как же! Давай, выходи уже!
Мальчик бросил яблоко на кровать, уцепился за край одеяла и, что есть мочи, потянул на себя. От неожиданности Богдан опешил, но инстинктивно схватился за второй край и потащил в свою сторону. Ребёнок обиженно засопел, однако занятия своего не бросил – с ещё большим рвением навалился всем телом на одеяло и почти выдернул его из рук Богдана, когда в комнату вбежала молодая женщина.
Смущённо улыбаясь и непрерывно извиняясь, она взяла малыша за руку и попыталась увести его в коридор, что вызвало у мальчика обратную реакцию, и к своей борьбе он подключил давно проверенный приём – оглушительный рёв. Война обещала быть не шуточной.
– Генка, это не наш папа. Наш папа – в соседней палате, а здесь лежит чужой дядя, – пробовала женщина объяснять сыну ситуацию, но тщетно – ребёнок слушать не хотел, продолжал вырываться из рук, истошно орал и возмущённо дёргал неподдающееся одеяло.
– Генка, слышишь, это не папа!
– А я говорю – папа!
– Не папа!
– А я говорю – папа!
Положение спас подошедший доктор.
– Молодой человек, – произнёс он строго. – Кричать в больнице запрещено.
Не понятно, что сработало, то ли белый халат, то ли строгий тон, но мальчик замолк на полуслове.
– Ваш отец находится в соседней палате, но если вы будете так невоспитанно себя вести, вас к нему не пустят – ему покой нужен, а то, что вы делаете – непозволительно.
Минута увещеваний вперемежку с просьбами и обещаниями, и мать с успокоившимся малышом ушли, а доктор привычно осмотрел рану, задал дежурные вопросы, потом, нахмурив брови, что-то вписал в историю болезни.
– Не понимаю, что с вами не так. Все возможное, и даже больше, перепробовали. Придётся принимать радикальные меры.
Что он предпримет, доктор не сообщил, оставив место для предположений и догадок, поэтому в ближайшее время, вплоть до возвращения Ивана, Богдан обдумывал самые различные варианты своей реабилитации. И чем больше он думал, тем темнее становилось у него на душе и в глазах.
– Ты чего в сумерках лежишь? – удивился Иван, щёлкнув выключателем.
Медленно, по стенке, он зашёл в палату, осторожно присел на кровать, и несколько минут так сидел, выпрямив спину и опустив безвольно руки, отдыхая.
–…Устал с непривычки. И ногу тянет. Кажись, маленько силы не подрассчитал. Не навредить бы себе невзначай, сейчас это очень некстати.
Тускло-серое, будто бескровное, лицо Ивана, действительно, выглядело не лучшим образом. Об усталости свидетельствовали и мешковатые круги под глазами, и воспалённый заиндевелый взгляд, и нескладные, слегка заторможенные движения, когда Иван, закусив губу и осторожно поддерживая раненую ногу, карабкался на кровать. Но больше всего поразило Богдана, что уже через несколько минут сосед, как ни в чем не бывало, подначивал его.
– Не завидую я тебе – лежишь, извини, бревном, и толку с тебя, что с козла молока. Я вот пробежался маленько, – шутливо похвастался он, благодарно погладив костыли, – обстановку разведал, с людьми пообщался, новостями разжился, а ты все лежишь. Под лежачий камень вода не течёт, давай, шевелись уже, за тебя никто другой не встанет, как бы он не тужился.
«Не в бровь, а в глаз», – признал, отмечая, как быстро смог понять Иван происходящее, и это было особенно неприятно. Чувствуя себя бесполезным балластом, он и сам себе не завидовал, от вынужденной неподвижности совсем извёлся, но выйти из этого тупикового состояния никак не удавалось. При малейшем желании встать, подняться, нечеловеческий страх сковывал все его тело, да так, что позвоночник деревенел, отказывался подчиняться, и не было силы, чтобы заставить его двигаться. Объяснить такое положение дел он сам не мог, а доктору рассказать опять-таки стеснялся.
–…Отец мальца, что к тебе заходил, через стенку с нами обитается, с ним еще один – наш волонтёр. Неважные оба. Наш вообще в беспамятстве. Эх, судьба-судьбинушка – здоровых и живых разбросала, а раненых и мертвых – свела!
«Неужели Василий?– пришёл на память разговор с бабой Варей. – Так вот, где она его видела!» По коже неожиданно пополз холодок, а в воздухе пахнуло сырой землёй, как недавно во время ночной встречи, а ещё – чем-то тоскливо-терпким, будто ожившая тревога. «Где же тогда второй волонтёр, его напарник? Живой ли он?» О худшем думать не хотелось, тем более, он достоверно не знал, кто лежит в соседней палате, вполне возможно, что вовсе не его знакомый – ни один, ни другой.