Несколько минут – и груз перекочевал в дом, а машина продолжила свой путь. Еще через полчаса они въехали в город. И снова остановка. «Наверное, домашние Савве задание дали, попросили что-то купить в магазине,» – с ходу определил Богдан причину задержки по длинной очереди возле одного из зданий, и был чрезвычайно удивлен, когда услышал:
– Все, приехали! Выгружайся!
Помещение совершенно не походило на штаб. «Магазин – да, предприятие – возможно, но, чтобы штаб? Даже с натяжкой, даже с большим преувеличением…» – думал он, следуя за Саввой. От него и услышал для себя малоприятное:
– Вчера гуманитарный конвой из России пришел. Ребята целую ночь продуктовые наборы паковали. У нас как: кто может сам забрать – приходит, пенсионерам, инвалидам – в основном мы развозим. Сейчас загрузимся и по списку… Ты меня возле машины подожди, хорошо? Я мигом…
Вот тебе и «сердце сепаров», вот тебе и разведданные! Надежды добыть информацию рухнули в одночасье. Больше ничего не держало его на чуждой ему территории. Дождавшись, когда Савва уйдет по делам, Богдан покинул мнимый штаб, оказавшийся обычным центром по выдаче гуманитарной помощи населению, хотя кое-что ему удалось-таки выяснить. Из подслушанного в очереди разговора он узнал, что «укры засели в Донецком аэропорту». Информация была свежей, как говорится, ещё горячей, и подкреплялась глухими ударами в указанном направлении. Ему-то и надо было к этим украм, к своим.
Идти к назначенной цели решил окольными путями, где любопытных глаз поменьше, чтобы дурных вопросов не возникало, в городе ориентироваться по дорожным знакам, а за его пределами – как получится.
Так случилось, что прожив немало лет в западной части страны, остальную её территорию он практически не знал. Был несколько раз в Киеве, ещё в школе, с экскурсией, потом – на Майдане, в Одессу ездили однажды всей семьей – на море, в Крым – опять-таки на море, отдыхать, но, чтобы восточнее, нет, никогда бывать не приходилось. Сейчас тоже не время для экскурсий, тем более, город как город, разве только улицы пошире, попросторнее, чем во Львове, да…
Следующий дом, черный от копоти, с проваленной кровлей и выбитыми окнами, прервал сравнения. За ним – второй, такой же инвалид, безлюдный и безжизненный, по колени в грудах битых кирпичей с верхних этажей, третий… Дальше он шел, не поднимая глаз, чтобы не видеть раскуроченных, раздолбанных, выгоревших внутри зданий, с немым укором взирающих на людей, забравших у них душу.
С прощальными лучами заходящего солнца город остался позади. Нечеловеческая усталость валила с ног. Казалось, прошедший день высосал из него все силы, лишил здоровья и последнего желания жить завтра. Ватные ноги откровенно протестовали, отказываясь идти дальше, но остатки здравого рассудка вынуждали думать о безопасности – как-никак, вокруг него находилась чужая земля.
Заметив в нескольких метрах кусты, он свернул с дороги и, как мог быстрее, не оглядываясь по сторонам, побежал к ним – нужно было ещё засветло найти себе удобное место для ночлега. И вдруг, когда он был почти возле самой цели, нога его угодила в яму. От неожиданности Богдан пошатнулся, потерял равновесие и со всего маху рухнул на землю, будто подкошенный…
В голове гудел колокольный звон. Монотонно, навязчиво, противно. С бешеной скоростью проносились обрывки снов, эпизоды фильмов, пылали костры на Майдане, менялись на сцене депутаты, заламывая руки, о чем-то беззвучно просила-предупреждала мама…
На смену звону пришел посторонний запах. Чужой запах… Непонятный и неприятный… Что-то среднее между немытым, потным телом и бензином или свежим нафталином.
Потом он почувствовал на себе чужой взгляд. Стараясь не шевелиться, чуть-чуть приоткрыл один глаз и сразу же уперся в не мигающие стеклянные глаза напротив.
Мертвенно-бледное лицо находилось в нескольких сантиметрах от его головы. Лёгкий ветерок, балуясь, пошевелил волосы мертвеца, прикрыв половину лица светлой прядью. Затем на нос трупа медленно, с легким жужжанием, спланировала большая зеленая муха. Звон! Вот откуда звон! Это не колокол, это – мухи!
Он подскочил, как ужаленный, но снова застыл на месте, будто под гипнозом. Теперь уже у него на голове зашевелились волосы, но не от ветра, а от брезгливости. Зрелище было не для слабонервных: нижняя часть мертвеца с оторванными конечностями, со вспоротым животом, была покрыта сотнями, нет, не сотнями, десятками сотен блестящих темно-зелёных падальниц, которые сыто гудели, почти не отрываясь от своего мерзкого занятия. Рядом с мухами на вывороченных внутренностях погибшего лениво подрагивали жирные белые личинки, отчего казалось, что кишки живые, их только надо прикрыть разорванной кожей.