Чьи-то грубые, бесцеремонные руки хватают его за голову, за ноги, дергают, тянут… Становится невыносимо больно, так больно, будто из него вынимают душу. Он делает попытку кричать, звать на помощь, но тщетно. На минуту боль отпускает его, и он слышит приглушенный разговор.
– Миша, иди сюда! Смотри!..
– Откуда?
– Да вот, у этого… в кармане… И карточка там же была… Вместе с адресом.
– Грузи его в машину. И второго раненого туда же. Что там у него? Нога?.. Ему перевязку сделали? Да мне пофиг, что кровотечение!.. Жгут наложите, что ли… Нам лишь бы до больницы его довезти, чтобы кровью по дороге не сошёл… А там сами разберутся, без нашей помощи. Смотри, молодой совсем, зелёный, жалко, если что… Чем раньше выедем, тем лучше – больше шансов, что живым останется. Бери его… Вот так, осторожно… Чуть выше… ещё… ещё… Ложите рядом. Остальных потом к Иванычу доставим, он знает, что с ними делать. Ты здесь с ребятами оставайся, а я с ними поеду…
Те же грубые руки вновь поднимают его, куда-то несут, потом не совсем деликатно бросают на твердый пол. Рядом с собой он чувствует человеческие тела. Холодные уже, мертвые. Все кончено. Становится совершенно безразлично, куда его везут и что с ним будет дальше, и он погружается в это безразличие, как в мутный омут…
Сознание возвращается к нему вместе с пониманием, что рядом никого нет. Потом становится ясно, что лежит он уже не в кузове машины, а в помещении, к тому же – на кровати. В комнате остро пахнет лекарствами, хлором и прочей больницей. Запахи эти, как ни странно, не вызывают раздражения, наоборот, успокаивают, но вздохнуть свободнее все равно не получается – по-прежнему сильно болит голова.
Временами ему кажется, что боль живая, что она беспокойно ворочается, крутится, что-то вынюхивает, будто ищет себе место, где бы устроиться поудобнее и остаться там навсегда. А ещё она, эта боль, что-то постоянно бормочет и сердито бухтит, не забывая при этом сверлом вонзаться в мозг.
Ему хочется залезть внутрь головы, в самую её середину, и вырвать уже давно надоевшее болезненное гнездилище с корнями, чтобы закончить, наконец, эту мучительную пытку. Он даже знает, как это сделать, но руки не слушаются его, а вокруг почему-то опять совершенно темно.
«Почему нет света? Где я? Неужели снова лампочка перегорела?» Он силится открыть глаза, но что-то мешает, не дает этого сделать. Тогда он прислушивается к звукам – тихо, только где-то неподалёку продолжает плакать дитя. Сейчас должна прийти мама… Она, без сомнения, поможет ему – включит свет и снимет боль…
Мысли о маме немного успокаивают его, обнадёживают, но, к донимающей ране в голове и окружающей его темноте, присоединяется такая же невыносимая жгучая жажда – ему до безумия хочется пить. Распухший язык уже не помещается во рту. В надежде глотнуть свежего воздуха, он открывает рот и внезапно чувствует на пересохших губах что-то сырое и мягкое. Не раздумывая, со свистом втягивает в себя влагу, потом ещё и ещё…
«Пресвятая Богородице, как же вкусно! Как же невероятно вкусно!» Облизывает губы от удовольствия, затем вновь открывает рот и беззвучно просит: «Ещё! Дайте ещё!» Рядом раздается удивленный шепот:
– Впервые вижу, чтобы вата сухой становилась… Посмотри, она совершенно сухая…
– Может, довольно ему? Доктора надо спросить.
После этих слов смоченная в воде вата пропадает. Он делает попытку найти её, раздраженно вертит головой, пробует встать…
– Держите его, – обращается к кому-то женщина с уже знакомым голосом. – Держите, чтобы он себе не навредил…
И снова появляются чужие руки, хватают его за плечи, прижимают к чему-то твердому, не дают пошевелиться.
– Успокойтесь, молодой человек, – голос мужчины звучит спокойно, но строго.
Богдан ненадолго затихает, но через минуту открывает рот по новой, настырно требуя воды. Мужчина терпеливо объясняет:
– Вам дали норму, больной, больше нельзя, – и тут же поправляется: – Сейчас нельзя, позже дадут, не переживайте. Помяло вас немного, стеной придавило, кирпичом присыпало, как бы внутренних органов не повредило… Лучше перестраховаться. А вы умница, молодцом держитесь, если так и дальше пойдёт, то через день-другой можно будет повязки снимать. Будем надеяться, что операция прошла успешно.
«Какие повязки? Какая операция? Может, доктор говорит не про него, может, что-то путает?» Почувствовав, что руки, удерживающие его, ослабляют хватку, он тут же пытается освободиться от навязчивой опеки, но напрасно.
А доктор продолжает объяснять:
– Левый глаз мы спасли, он меньше пострадал – осколок вскользь прошел, черкнул немного, а вот правый меня беспокоит – глазное яблоко пришлось чуть ли не по кускам собирать, возможно, ещё одну операцию придется делать, так что будьте готовы. Ну, на сегодня все. Отдыхайте.