Оборачиваться не торопилась, решив, что в истинном облике перед ней открыты все пути. Наводящих вопросов, конечно, не задать – большое неудобство. Придётся ориентироваться на запах. А нюх у неё воистину собачий.
Не обращая внимания на разлетающийся с дороги народ, Инга прошлёпала к первой же двери, у которой заметила четырёх стражей. Пятый преспокойно топал к ней для выяснения личности и проверки документов.
– К господину нельзя, – строго предупредил воин, в глазах которого плясали искры неприкрытой насмешки.
Инга не без труда пожала монументальными плечами: дескать, нельзя в дверь, пойдём другим путём. И развернулась.
– В окно тоже нельзя, – усмехнулся воин.
Инга снова развернулась к собеседнику. И поднесла под нос оного сразу четыре кулака.
– Да, хоть убей, – снисходительно возразил честный служака.
Явно не воспринимавший капризы принцессы всерьёз. Калечить воинов бывшему капитану МЧС категорически не улыбалось. И она сделала то, что оставалось:
– Папа!!!
За спиной её поддержал панический женский визг, которому вторила грубая мужская ругань. Воина, которому досталась основная часть звукового удара, перекосило. Он машинально схватился за шлем в месте произрастания ушей. Зато его сослуживец у заветной двери внезапно юркнул в неё. Оглушённый воин укоризненно покачал головой и заметил:
– Отец не обрадуется.
Инга отмахнулась. Ибо призванный за дверь страж вернулся. Оставил её открытой и недовольно махнул рукой, мол, проходи, зараза такая. Инга прошла, гордо задрав свой зубастый арбуз, дескать, знай наших. Верней, протиснулась, надеясь, что весь этот сыр-бор затеян не зря. Если её пригласили пройти, скажем, к Убате, даже сбежать не выйдет без последствий. Придётся сидеть и выслушивать очередную порцию намёков в разрезе заинтересованности её персоной.
– Что за вид? – недовольно пробухтел Шин-хад.
Папуля сидел в кресле посреди неподобающе скромненькой комнатки. Какая-то узкая сиротская кровать под балдахином. Стол, пара кресел и бронзовый таз с водой, в котором стояли папины ноги. Над ним вился парок: у диктатора час педикюра. Или каких-то лечебных процедур – уловила ингири запах трав и ещё какого-то компота. Рядом стояли несколько пустых бронзовых вёдер.
На папе обычная рубаха без малейших признаков высокого положения её носителя. Она прикрывала голые ноги до колен. Которые папа целомудренно сдвинул при появлении нецелованной дочки.
– Привет, – забывшись, приветливо поздоровалась Инга, наполнив комнатку раскатистым рыком.
И один из кувшинов тотчас прилетел ей в лоб. Бдительный хвост, как всегда, отбил подачу. А бестолковая ингири, спохватившись, сбросила истинный облик.
– Прости, это у меня от смущения, – покаялась почтительная дочь, топая к папуле.
– Это у тебя от матери, – забрюзжал Шин-хад, хитренько улыбаясь. – Подлей-ка мне кипяточку. Остыло, – пожаловался грозный диктатор.
Инга с удовольствием выполнила просьбу приятного ей человека. Попутно сообщив ему радостную новость:
– Босх рассказал, что ты не мой отец.
– Псина блохастая, – буркнул Шин-хад, шевеля пальцами ног в горячей водице.
– Я его не просила.
– Да я не о тебе, – досадливо отмахнулся отец.
Помолчал, любуясь играми своих пальцев и спросил:
– Сильно обиделась?
– На что? – удивилась Инга. – На обман и утрату всех девичьих идеалов?
Она плюхнулась на пол рядом с папиным креслом и облокотилась о его колени. На которые Шин-хад поспешно натянул рубаху.
– Да ну, тебя, – хмыкнул он. – Скажешь тоже. Хотя…
– С идеалами шутки плохи, – согласилась Инга. – Но мне плевать, кто меня породил. Ты стал моим отцом, и это уже никогда не изменить. Кстати, давно хотела спросить: ты меня любишь?
– А ты как думаешь? – живо заинтересовался папуля её впечатлениями от семейной жизни.
– Мне кажется, что да, – рискнула она выдать желаемое за действительное.