Она приоткрыла глаза и попыталась скосить их на собеседников.
– Смотри-ка оживает! – обрадовался Шин-хад. – Ишь, глазищами шарит.
И, наконец-то, вырулил в поле её зрения. Подошёл к самому носу и слегка задрал голову, пытаясь смотреть глаза в глаза.
Пожилой коренастый горбатый мужик. Со встрёпанной шевелюрой, роскошной бородой и умными въедливыми глазами. Одет, как с помойки: бесформенный халат, отдельные фрагменты которого указывают на что-то вроде парчи. Под ним длинная рубаха навыпуск. Ниже широкие кожаные штаны и сапоги до колен, перехваченные крест-накрест ремнями.
Герой эпических сражений, который к пенсии и допрыгался, и – судя по горбатой спине – достукался. Даже под бесформенным барахлом чувствуется прилично раскаченная мышечная масса.
– Ну, как ты, дочка? – заботливо поинтересовался Шин-хад.
А в поле зрения нарисовался второй персонаж. Потеснил у носа папашу, внимательно оглядел её лицо и хмыкнул:
– Очухалась. А в себя не пришла. Рожа всё такая же мерзкая. А глаза – гляди-ка – умные. Только слегка обалдевшие.
От твоего вида трудно не обалдеть – мысленно огрызнулась Инга. Канареечная атласная рубаха без пояса. Из-под которой торчат ярко зелёные мятые шаровары и леопёрдовые кожаные сапоги. По плечам лежат длинные седые волосы, на груди полуметровая густая борода. Загорелое лицо красиво, однако не впечатляет. Сплошная цыганщина – не хватает гитары и медведя.
– Где же слегка? – насупился Шин-хад, разглядывая родное детище. – Пришибленная какая-то. Чего ты с ней сделал, отщепенец?
– Перед тобой плоды твоего же воспитания, – напомнил цыган, обняв здоровенную клюку. – У ингири мозги, как яичный желток: чуть тряхни и в лепёшку. А ты её с детства к себе в замок таскал. С мамашей у неё одна жизнь, с людьми другая. Я предупреждал, что добром это не кончится.
– А почему она не обращается? – вдруг поинтересовался горбатый папа у ехидно ухмыляющегося цыгана. – На кой прах, валяется тут в этой шкуре? Вместо того, чтобы нормально объяснить, чего хочет.
Инга рефлекторно попыталась объяснить, что жутко устала.
– Заткнись, отродье! – потребовал цыган, перекосившись лицом и отпрянув. – Не разевай пасть. Воняешь, как десяток вывернутых наизнанку нужников. Что, застряла в истинном облике?
– Чего это, в истинном? – тотчас набычившись, прицепился к слову Шин-хад. – Её истинный облик в меня. А это так, ваши сраные магические штучки.
– Будь она в тебя, давно бы обернулась, – возразил цыган, пристально всматриваясь в глубину её несчастных ошалевших глаз. – А она вон даже уменьшиться не может. Инея, ты бы хоть с этого начала. Давай-ка, девочка, поднатужься, и сдувайся.
– Я устала! – взорвалась Инга. – Заткнитесь и дайте перевести дух!
От её рёва митингующую парочку смело на землю. Ей-богу, достали! Пускай полежат, подумают, в чём они неправы.
Как бы ни так. Цыган буквально взвился с земли. И с самым невозмутимым видом одной рукой вздёрнул на ноги Шин-хада. От папы никакого кряхтенья с квохтаньем не последовало. Он встряхнулся и сунул дочке под нос пудовый кулачище. А цыган тряхнул башкой и заявил:
– Всё понятно. Её заклинило.
– Ты чего несёшь? – опешил Шин-хад, попытавшись забраться на подбородок дочки.
Её хвост рефлекторно выметнулся вперёд и предупреждающе долбанул гирей по земле.
– Извините, – машинально брякнула Инга, когда Шин-хад подпрыгнул, спасая ноги.
– Ещё раз рыкнешь, выдеру! – раздражённо пообещал папаша, разгоняя перед носом испорченный воздух. – И прекрати свои фокусы! Нашла время, зараза! Устроила тут представление. Весь замок сбежался, – проворчал он, недовольно оглядываясь.
Инга рефлекторно закрутила головой: вокруг их семейной группы торчали уже привычные лилипуты. И с любопытством вытягивали шеи. Но подойти ближе остерегались. Монарха боятся, а не чудища – догадалась она. Дожили.
– Ну, наигралась, деточка! – поинтересовался цыган.
Шин-хад смотрел куда-то в сторону. И грозил кому-то обоими кулаками, делая зверскую рожу. Цыган скептически наблюдал за дружком, ковыряясь в ухе. Видимо, общение с ингири не прошло даром для его барабанных перепонок.