Хозяйка квартиры появилась незаметно. Ольга Аркадиевна двигалась легко и осторожно, походкой, свойственной всем дамам ее возраста, не обремененным метаболическим синдромом. Возраст же наделил ее древесной хрупкостью, которая произрастает из многолетней коры выносливости и силы.
- Привет, - сказал Белоусов, - ты в порядке?
Самый тупой вопрос из всех существующих. Пассивно-агрессивный «как дела?» и то звучит лучше. «Ты в порядке?» еще ни один идиот не додумался спросить, когда ответ действительно мог быть положительным. Отвечать отрицательно же нам не позволяет защитная фальшь, которую мы привыкли называть вежливостью.
- Как видишь. - Все-таки она очень умная, умнее ограничений воспитания и неоднозначности языка. Даже сейчас.
На секунду ее взгляд стал недоумевающим и беспомощным.
- Я Паша, - поспешно сказал Белоусов, - Паша Белоусов. В гости пришел.
- Может, чаю? - ее лицо осталось напряженным, только ассиметричная морщина под правым глазом слегка разгладилась.
- Да, пожалуй. Посиди, я сам... - привычно Белоусов включил чайник и достал из пакета печенье. Она что-то хотела возразить, видимо уточнить, известно ли ему, где находятся чашки и что у чайника крышка дырявая. Он успокаивающе отмахнулся рукой.
***
- Ну что ж, могу сказать, что все не так уж плохо, - профессионально-обнадеживающим голосом сказал доктор.
Надежды в голосе было ровно столько, сколько полагается при озвучивании безнадежных диагнозов, не так много, чтобы солгать, и не так мало, чтобы вызвать приступ паники. А вот с профессионализмом, пожалуй, перебор. Ольга Аркадиевна попыталась понять, что скрывается за социальной маской, чуть глубже профессионального обнадеживания. Усталость. Больше ничего.
- Что там, Евгений Викторович?
Не дожидаясь ответа, она заглянула врачу за плечо, рассматривая МРТ-снимок. Неврология была весьма далека от ее основной специализации, однако кое-какие знания из краткого университетского курса у нее сохранились. Ольга старалась внимательно изучать все темы, что подкидывало ей непрерывное образование - мало ли что может в жизни пригодится? Однако сейчас мозг отказывался улавливать в черно-белом автопортрете какую-то знакомую патологию.
- Атрофия в теменной коре и глубоких отделах височных долей, - сказал доктор, разворачивая к ней снимок. Профессиональная этика все-таки.
Теперь она увидела. Сетка темных борозд и пятен чуть шире, чем в атласе на картинке с подписью «норма». Еще год-два и паутина из черной пустоты захватит ее мозг, постепенно отвоевывая память нейрон за нейроном, пока все, что она видит, слышит и ощущает не превратиться в сплошное недоумевающее ничто.
***
- Ты ведь зачем-то пришел? - она сделала большой глоток, не рассчитав температуру чая, и поморщилась. Обожженный язык будет болеть еще часа два, а она не сможет вспомнить, откуда эта боль.
- Ты уволилась из лаборатории. - Сказал Паша. Вопросительной интонации не было, но он требовал ответа.
- Ушла. Да. Я перепутала группы. Контрольную и экспериментальную.
- Сертифицированные трансгенные линии недешево стоят. Тебя попросили?
- Я сама. Не хочу мешать.
- Ты можешь консультировать.
- Я уже почти ничего не помню. - В ее голосе наворачивались слезы, а через секунду она вновь недоумевающе посмотрела на своего собеседника.
- Я Паша, - ободряюще в который раз сказал он, - Паша Белоусов.
***
Она теряла память постепенно. Сначала забывая мелкие детали, данные днем обещания и планы на вечер, по инерции списывая все на невнимательность. Затем заметила, что в разговоре чаще полагается на интуицию, поскольку подробностей уже не помнит. Она записывала. Каждую мелочь, каждую деталь. И все равно ошибалась, и чем старательнее контролировала себя, тем хуже шли дела. С работы ее бы не уволили, ценили и уважали, а отдельные личности может даже и любили. Она ушла сама, как уходила всегда, предчувствуя момент, когда сотрудничество начинает быть в тягость. Она училась уходить всю жизнь, и сейчас этот навык помогал ей безболезненно и постепенно стирать себя из жизни друзей и знакомых, покидать ткань мироздания, не оставляя обугленных дыр и уродливых заплаток.
***