Потом Бухара – совсем другая, не цветная, а вся из резного белого кирпича с эмирской крепостью Арк и мавзолеем Измаила Самани.
Но Самарканд и Бухара – это не только архитектура. Это и красочные базары с грудами дынь и самого вкусного в мире винограда. И чайханы, где так приятно посидеть несколько часов в знойный день, потягивая зелёный чай из чайников и заедая его лепёшками с сыром и виноградом.
В общем, мы покидали Среднюю Азию зачарованными ею. Наверное, лучше всего славянская завороженность этим краем передана в нескольких стихотворениях Константина Липскерова (с которыми нас тоже познакомил Димка):
Там над городом Биби-Ханым развалила руины.
О царица мечетей, ты скоро поникнешь в пыли.
На порталах твоих вижу трещин широких морщины,
Начертанье неспешное круговращений земли.
Или:
О город Шаршауз тихий,
О город Шаршауз древний,
И весь в садах.
А перед городом арка
Краше десятка мечетей,
С которых под вечер гортанно
Тянется крик азанчи.
Мы уезжали с твёрдыми намерениями ещё много раз сюда возвращаться. Как сказал Липский (1902):
«Вообще же это путешествие положило прочную симпатию к этой заманчивой стране и сделало её предметом всегдашних стремлений».
Глава 9. Весна 1956-го. XX съезд
И всё же 1956-й год вошёл в мою жизнь в первую очередь отнюдь не туристскими впечатлениями.
Над страной пронеслись такие ветра! Подхватили они и меня.
XX съезд
Началось всё с XX съезда КПСС. Разумеется, студенты в большинстве внимательно следили за ходом съезда с первого дня. Времена были такие, когда всё понемногу менялось, и всё к лучшему, так что когда происходило важное событие – а что могло быть важнее съезда партии? – вчитывались в каждую строчку оттуда: какие будут новые перемены. Завершение съезда превзошло самые смелые ожидания.
Хотя заседание, на котором Хрущёв произнёс свой знаменитый доклад, было закрытым и в высшей степени секретным, слухи о нём дошли до нас едва ли не на следующий день. Сначала без всяких подробностей: Хрущёв осудил злоупотребления, которые были при Сталине, и обвинил в них его самого. Прежде всего, в массовых репрессиях. Ещё несколько дней назад представить себе такое было невозможно.
Всё внимание студентов было обращено на этот доклад. О нём только и говорили. Ловили каждое новое просачивающееся сведение. А сведения просачивались всё интенсивнее. Прошло немного времени, и доклад начали читать на закрытых партсобраниях – тут уж его общее содержание стало широко известным. Меня беспокоил один вопрос, и я всё допытывался: а проводилось ли там сравнение с фашизмом, ставился ли знак равенства между Сталиным и Гитлером? На мой взгляд, теперь оставалось сказать только это. И вот, наконец, доклад стали читать уже всем. Точнее сказать, всё-таки не всем, не простому народу, но для образованного слоя он стал доступен. Правда, только на слух – никакой письменный текст ещё несколько десятилетий не появлялся, я не встречал его даже в самиздате.
Так он дошёл и до нас. Собрали весь курс. Ничего похожего на это мероприятие я больше в своей жизни не встречал. Кто-то из партбюро час с лишним, пытаясь сдержать волнение, твёрдым голосом зачитывал текст доклада. Стояла мёртвая тишина. Никаких комментариев, вопросов не полагалось. К середине доклада многие плакали. Выходя из аудитории, плакали почти все. Это была естественная реакция. Хрущёв был человеком эмоциональным, и доклад воздействовал прежде всего эмоционально – запоминались муки несчастного Рудзутака, других подвергнутых пыткам партийных вождей (внимание в докладе обращалось главным образом на репрессии по отношению к членам партии).
Следующим поколениям чем дальше, тем труднее представить, что означал этот доклад для современников и как он ими воспринимался. Ведь это было полное крушение устоев! Большинство населения ещё вчера верило, что мы живём в самой справедливой стране, где возможны разве что мелкие ошибки. И вдруг открывались пытки, зверства, и виноват был в них кто – сам Отец Народов, Вождь и Учитель, вчера представлявшийся почти богом. После этого можно было сколько угодно повторять, что партия к этому непричастна, что наши идеалы и основы нашего строя остались неизменными, можно было даже верить в это, и многие верили – но это была уже не та вера, и восстановить прежнюю было невозможно.
Так же восприняло доклад и большинство студентов вокруг меня. Для них это было крушение веры, которую приходилось восстанавливать заново. Но было немало и более продвинутых. У многих ребят из числа сознательных комсомольцев – тех, кто достаточно следил за политикой и вдумывался, – сведения из доклада уже не вызвали шока. Весь предшествующий ход событий подсказывал им, что «прогнило что-то в королевстве датском», какие-то разоблачения неизбежны, и им не стоит удивляться. Другое дело – неожиданный масштаб этих разоблачений. Так что эти активные комсомольцы стали настоящими «детьми XX съезда», быстро и искренне восприняв его общий дух, а заодно и получив изрядную дозу скептицизма по отношению к продолжающейся советской демагогии.