(Завершу небольшим отступлением. Описание литературы того времени, её влияния на общественное сознание представляется мне чрезвычайно интересной темой. К сожалению, мне не встречались связные и развёрнутые исследования на эту тему. Так и тянет сказать здесь побольше, но это явно вышло бы за рамки жанра).
Польские события
Между тем, XX съезд дал толчок событиям и за пределами нашего отечества, что, в свою очередь, бумерангом вернулось к нам.
Роспуск Коминформа в апреле служит сигналом о предоставлении «братским» партиям и режимам большей независимости в вопросах их внутренней политики. В июне Советский Союз посещает Тито, его встречают действительно как «друга и брата». Вот он в элегантном белом костюме прибывает в наш университет, и я вместе с другими его восторженно приветствую (как год назад приветствовал другого своего кумира – Джавахарлала Неру, высокого, сухощавого, с обязательной розой в петлице, тоже вдруг превратившегося из врага в ближайшего друга).
В прошлом (2006-м) году, когда отмечалось 50-летие «польского октября», журнал «Новая Польша» поместил старые интервью с бывшими советскими диссидентами на эту тему. Было там и интервью с покойным Кронидом. К моему удивлению, он сказал, что польские события, в отличие от венгерских, ему запомнились мало. Мне же представляется наоборот – из всех «братских» стран моё внимание больше всего привлекала Польша, едва ли не с самой весны. Польша очень скоро стала приобретать репутацию «самого весёлого барака в нашем лагере». Вспоминаю анекдот о собаке, которая перебегает границу в Польшу. «Ты чего бежишь? Там что, лучше кормят?» – «Нет, но разрешают гавкать».
Мы бросились читать польские газеты – „Trybunu ludu”, „Polityku” – в них было куда больше самой разнообразной информации. По этим газетам я и выучил польский язык, что для человека, владеющего русским и украинским, не представляет труда. Своей осведомлённостью в польских делах я многим обязан Владеку Турскому. Именно он стал приносить нам уже совсем вольнодумный студенческий журнал „Po prostu”. От него же я узнавал о начавшемся общественном пробуждении в Польше. О студенческих газетах, дискуссиях и демонстрациях. Например, о демонстрации польских цензоров, одним из требований которой была отмена цензуры (!). То, что жизнь в Польше сразу же стала свободнее и интереснее, чем у нас, было очевидно. А взять искусство. У нас, где в живописи продолжалась монополия соцреализма, такой заманчивой выглядела польская живопись, с которой мы знакомились по журналу «Польша». Этот журнал быстро приобрёл популярность, в отличие от аналогичных изданий других соцстран, и передавался из рук в руки. В общем, мне и моим единомышленникам Польша представлялась страной, которая может служить для нас образцом.
За событиями в Познани (массовыми протестами рабочих, митингами, по существу восстанием, в котором погибли десятки человек) я следить не мог – начались походы, потом каникулы, от источников информации я был оторван. Насколько можно, узнал подробности после каникул. Но здесь подоспели новые события. Я внимательно следил – по польским газетам и по рассказам Владека – за борьбой за смену руководства ПОРП. Вся страна поддерживала недавно освободившегося Гомулку, который представлялся олицетворением разрыва с прошлым. 19 октября в Варшаву бросились Хрущёв и другие советские руководители, чтобы помешать свержению Охаба (первого секретаря ЦК). По-видимому, полякам удалось их переубедить, первым секретарём в начале 20-х чисел был избран Гомулка. Польша торжествовала, и мы вместе с ней.
Венгерское восстание
И сразу же за этим, 23 октября – восстание в Будапеште.
В отличие от польских, венгерские события застали нас (меня и моих товарищей) врасплох. По-венгерски мы не читали, с венграми знакомы не были, так что будапештский бунт был для нас как снег на голову. Конечно, мы сразу бросились к газетам – польским и югославским – и, по возможности, к радиоприёмникам. Нечего и говорить, что мы, по крайней мере, наиболее радикальные из нас, (в этом значении я и дальше употребляю местоимение «мы») всей душой были на стороне восставших. Сейчас я бы поостерёгся так однозначно воспринимать подобные события, задумался бы об опасностях стихии народного бунта, о крови на улицах. Тогда подобных сомнений не было. Само понятие «революция» звучало как нечто святое, символизирующее всплеск народного гнева против тирании. Если кто и повешен на фонарях, то чего жалеть – это же их гебисты.
Поначалу казалось, что всё развивается хорошо, почти по польскому сценарию. Назначено революционное правительство во главе с Имре Надем. Десталинизация торжествует в Восточной Европе! И тут в Будапешт вошли советские танки. В зарубежных журналах мы видели обошедшие весь мир фотографии: задумавшийся советский танкист-мальчишка над люком танка, толпы венгров, загораживающие этим танкам дорогу, убитые на улицах, плачущие женщины. Потом предательски выманили, арестовали и казнили Надя, во главе страны был поставлен Кадар.