Поразило же меня это контрастом с тем, что я видел в Армении. Здесь ты жил явно в другой стране, это ощущалось, но в стране дружественной, и очень дружественной. Стране, где нет границ между тобой и местными людьми. Надеюсь, что такой она будет всегда!
Глава 3. Машинный перевод
Предложение Мергеляна
Уже в первые месяцы после возвращения с целины в моей служебной карьере произошли головокружительные изменения, во многом определившие дальнейший жизненный путь.
С моим директором Сергеем Никитовичем Мергеляном у меня сложились особо доверительные отношения. То ли мы оба чувствовали солидарность, как люди, причастные к мехмату МГУ, то ли взаимную чисто человеческую симпатию. Во всяком случае, я, в отличие от своих коллег, вёл себя с ним не совсем как подчинённый с начальником, а скорее как подающий надежды студент с молодым профессором.
Мне представляется, что в роли директора института Мергелян несколько заскучал. По характеру личности он не был начальником, не был организатором, а был математиком, кабинетным учёным. (Глядя вперёд, хочу высказать сожаление, что его вырвали из этого тихого кабинета. И окончилось довольно печально: роли директора и научного бюрократа перехватили другие, а в математику ему уже не хватило сил вернуться). Так вот через год без малого своего директорства Сергей Никитович стал подыскивать для своего института интересные научные задачи. Естественно, это не могла быть чистая математика, но не годилась и «чистая прикладнуха» типа машины для подводных лодок. Так внимание Мергеляна привлекла возникшая совсем недавно, а в Союзе появившаяся вообще в последние месяцы проблема машинного перевода.
А для занятия этой проблемой очень удачно подвернулся я – единственный в институте почти выпускник московского мехмата, а, кроме того, (без ложной скромности) человек с живым мышлением.
Так что в один действительно прекрасный день Мергелян пригласил меня к себе и предложил заняться машинным переводом. Я, конечно, с радостью согласился.
Не знаю, собирался ли поначалу Мергелян сам активно заниматься этой проблемой. Как бы то ни было, до таких занятий не дошло. В дальнейшем он интересовался, расспрашивал, иногда проводил что-то вроде семинаров. Но всё это не носило характер научного руководства. По существу вся работа была отдана на откуп нескольким главным исполнителям, первым по времени из которых оказался я. (Оборот «главные исполнители» означает здесь не формальный, а фактический статус).
Вскоре после этого разговора возник мой будущий коллега Владимир Маркович Григорян – Володя Григорян, с которым нам было суждено стать близкими друзьями. Кто его привлёк к машинному переводу? Наверное, тоже Мергелян. Но о нём речь впереди.
Работы по МП в Союзе
Здесь я должен рассказать о работах по машинному переводу (по принятому тогда сокращению – МП), которые велись в ту пору в Союзе и о которых я узнал несколько позже.
Идея машинного перевода возникла в США и разрабатывалась там достаточно серьёзно уже несколько лет. А в Союзе родоначальником этого направления, так сказать, «отцом советского машинного перевода» был Алексей Андреевич Ляпунов. Группа под его руководством начала работать в Москве где-то около года назад. Одновременно возникли и другие группы в Москве и в Ленинграде. Ереван оказался третьим городом в Союзе, где начались работы по машинному переводу, чем Мергелян и вывел свой институт на «передние рубежи науки».
Во всех этих научных центрах коллектив разработчиков формировался сходным образом – в него подбирались с одной стороны – математики, с другой – лингвисты. (Позднее получила распространение шутка, принадлежавшая едва ли не моей будущей жене Ирине: «Машинный перевод строится на союзе математиков и лингвисток»). Математики – для построения и программирования алгоритмов. Лингвисты, понятно, – для нахождения языковых закономерностей. И если подбор математиков осуществлялся по чисто профессиональным критериям – интерес к работе с алгоритмами, моделирующими интеллектуальную деятельность, то для каждого лингвиста приход в эту область был делом серьёзного личностного выбора. Это был, прежде всего, отход от господствовавших в их науке традиций: им предстояло открыто заниматься формальными методами изучения языка в то время, как само слово «формализм» в их науке было ругательным. В то время начали в этом смысле говорить о «структурных методах в языкознании», но и пришедший с Запада «структурализм» приводил в испуг филологических ортодоксов. Наши коллеги-лингвисты выглядели революционерами в своей науке. Открывателями нового направления – в этом они были уверены. Да и само слово «лингвист» употребляли с вызовом, отрекаясь от университетского названия своей профессии – «филолог». (Приведу популярную шутку их общепризнанного лидера Игоря Мельчука, о котором речь впереди: «Назвать лингвиста филологом – всё равно, что назвать еврея жидом»).