Написав всё это, я спохватился. Я же собирался писать о детском чтении, а говорю о своём нынешнем восприятии. Но, по-видимому, иначе не получится. И как раз Пушкина я воспринимал всю жизнь почти одинаково. Только с течением времени больше узнавал о его жизни. А, читая русскую литературу, видел, как вся она пропитана Пушкиным, и любил его теперь и как создателя этой литературы.
Гоголь
Нечто похожее и с Гоголем. Его я тоже читаю всю жизнь и тоже воспринимаю всю жизнь одинаково. Только, в отличие от Пушкина, Гоголя как человека представляю плохо. Потом читал о нём у Вересаева, но никак не почувствовал. Раньше всего, конечно, прочёл «Вечера на хуторе близ Диканьки», потом «Миргород», чуть позже, лет в 10-12 – «Мёртвые души». Не любить эти вещи невозможно. (Особого разговора заслуживает «Тарас Бульба», но не хочется его начинать).
Лермонтов
Иначе с Лермонтовым. В какой-то момент в юности он показался мне ближе Пушкина. Наверное, это естественно – в этом возрасте и должен быть ближе Лермонтов. Во-первых, его демоническая гордость и независимость, такое противостояние всему миру. А ещё – для меня в то время особое значение имела «гражданская позиция», и вот по ней-то Лермонтов действительно был ближе Пушкина. Лермонтову был совершенно чужд тот официальный патриотизм, которым наполнены упомянутые «Клеветники». Его, боевого офицера, не прельщала «слава, купленная кровью». И об официальной царской России, которую я всей душой не любил, он не сказал ни одного доброго слова.
Так в детстве. А вот дальше я как-то отошёл от Лермонтова, и теперь к нему почти не возвращаюсь, разве что время от времени перечитываю «Валерик».
Шевченко
Отношения с Шевченко в течение жизни складывались неровно. В детстве я его очень любил. Восхищал он меня опять же таки «гражданской позицией». Ещё бы – революционный поэт, сам из народа, защитник народа. Интересно, что я, прочтя весь „Кобзар”, совершенно не замечал национализм Шевченко, воспринимал его позицию так, как подавала советская пропаганда, и с этой позицией был полностью солидарен. Особенно любил „Кавказ”, эту любовь сохранил до сих пор и помню его почти наизусть. Не с этих ли стихов началось моё сочувствие кавказским народам в их борьбе против России?
Но с годами так однозначно любить Шевченко становилось всё труднее. Согласитесь, трудно любить поэта, памятник которому стоит в каждом селе, имя которого положено в основу государственной идеологии, а также идеологии довольно отвратительных политических сил. А заодно наконец замечаешь, что сам поэт дал для этого достаточно оснований. Например, в самом знаменитом хрестоматийном стихотворении мечтал о том, как Днепр «понесе з України у синєє море кров ворожу”. Кровь современников Шевченко – помещиков и чиновников. Или более того – в „Гайдамаках” дал восхищённое описание того, как Гонта убивает своих детей, потому что они от польской матери. Это описание, оттолкнувшее Короленко, для меня сейчас – крайнее проявление националистического безумия. Как я не замечал этого в детстве?
Жуковский, Некрасов
Вернёмся, однако, в Белую Церковь. Какие же книги привозили родители?
Одним из первых русских классических авторов, с которым я тогда познакомился, был, как ни странно, Жуковский. Родители привезли его собрание сочинений в 4-х томах в чёрных переплётах, добротное дореволюционное издание. И я его охотно читал, прочёл почти всё, запомнились баллады и «Наль и Дамаянти». А вот гекзаметры «Илиады» и «Одиссеи» были выше моих возможностей, и прочёл я их позже, уже будучи студентом, и то, насколько помню, на пари.
Другим не менее читаемым классиком был Некрасов, толстый том которого, уже советское довоенное издание с предисловием Чуковского, я с охотой прочёл от корки до корки. И почти приобщил его к сонму четырёх классиков. Настолько, что когда позже, уже в 9-м классе, узнал из учебника, что на похоронах Некрасова в ответ на слова оратора: «Некрасова можно поставить рядом с Пушкиным» студенты закричали: «Не рядом, а выше, выше!» – эта оценка не показалась мне такой уж чрезмерной.
Диккенс
Довольно рано я познакомился с Диккенсом. Первым до меня дошёл первый том «Дэвида Копперфилда», я эту книгу полюбил и запомнил – настолько, что совсем недавно вторично встретился с ней, как со старой знакомой – знакомы и герои, и эпизоды. (Так у меня случается с немногими книгами). А понравилась она мне настолько, что я в ближайшие годы долго ходил в библиотеки специально, чтобы читать Диккенса – второй том «Копперфилда», а потом «Записки Пиквикского клуба» и «Оливера Твиста». Эти книги, как особо ценные, на руки не давали, и приходилось читать на месте, в читальном зале. Всё это были отличные довоенные издания с замечательными иллюстрациями Физа, в моём сознании неотделимыми от Диккенса, – когда я сейчас встречаю новейшие издания без этих иллюстраций, это представляется мне варварством. (То же можно и многих других классических авторах, например, о Жюле Верне).