Другой автор был не совсем запрещён, а как бы наполовину. Кулиш, „Чорна рада”. Ещё недавно её изучали в школах, а сейчас устранили, и в воздухе висело, что есть в ней что-то идейно порочное. Я прочёл. Тоже роман как роман. Вроде бы как «Тарас Бульба», хотя и послабее. Но в мозгу отложилось: вот и это советская власть запрещает.
А вот советскую украинскую литературу я отверг сразу и полностью. Для меня в ней не было ни одного достойного автора, ни одного достойного произведения. По крайней мере, в детстве я их не встретил. (Встретил много позже – среди авторов Розстріляного Відродження). Убедительным свидетельством тому был и школьный учебник украинской литературы – чудовищно демагогический даже в сравнении с другими учебниками. Хрестоматийным примером глубины падения, до которой может дойти писатель, стал для меня, как его обычно величали, „поет-академік” Павло Тычина. Тогда я не знал, что начинал он милым и нежным поэтом, не понимал, что он достоин жалости, как живущий в атмосфере постоянного страха. Я знал его по бесстыдному и безудержному восхвалению Сталина и партии: „Партія веде”. И вот что любопытно. Даже в той атмосфере массовой подверженности советской идеологии, когда никому и в голову не пришло бы сказать что-то ехидное в адрес прославляющего власть знакового русского поэта, чувствовалась фальшивость Тычины, и издевательство над ним носило массовый характер. Школьники повторяли друг другу нелицеприятные стишки о нём или пародии вроде такой:
„На майдані коло бані
Спить Тичина в чемодані.
Ой, узяв би кирпичину
Та й побив би я Тичину.”
Вот так я с детства привык, что если советская демагогия фальшива и отвратительна, то украинская советская – фальшива и отвратительна в квадрате.
Не хотелось бы кончать рассуждения об украинской литературе на этой горькой ноте. Кончу двумя цитатами из двух достойных авторов, которые встретил в детстве и запомнил на всю жизнь.
Шевченко:
„І день іде, і ніч іде,
І голову схопивши в руки,
Дивуєшся, чому не йде
Апостол правди і науки”.
Втора цитата – из Франка. Мне врезалась в сознание жизненная позиция, сформулированная одним из героев «Захара Беркута»: „Хоч і в путах, я все буду вольним чоловіком. В мене пута на руках, а в тебе – на душі.”
Глава 8. Инакомыслящий
Недавно мне довелось прочесть в воспоминаниях одного диссидента, родившегося в 1930 году, фразу: «Для меня 1956 год ещё не был как-то значим, потому что в то время я был ещё ребёнок» («Новая Польша», 2006, № 6, стр. 4). Эта фраза вызвала у меня улыбку: мне трудно вспомнить время, когда события, подобные событиям 1956 года, не были бы для меня значимыми; во всяком случае, в возрасте 12 лет они бы уже такими были.
Так же, как не могу припомнить время, когда бы я хорошо относился к советской власти: или – по действительно совершенному младенчеству (т. е. лет до 10 с небольшим) – никак, или отрицательно. (По предшествующему тексту читатель мог об этом догадаться).
Вступление в пионеры
Единственный вспоминающийся мне случай, когда я отдал дань советскому ритуалу, связан со вступлением в пионеры. Было мне, наверное, лет 10-11. Стать пионером мне хотелось, и я с трепетом относился к предстоящей процедуре приёма. Портила мне настроение одна деталь: нужно было изготовить красный пионерский галстук, а единственным имеющимся в нашей семье материалом для этого был припрятанный кусок немецкого знамени, из которого была предусмотрительно удалена центральная часть – белый круг со свастикой. Надеть такой галстук мне представлялось кощунством. Однако маму мне убедить не удалось, деваться было некуда, и я смирился. Во время приёма на торжественной линейке я с искренним чувством произнёс клятву юного ленинца. Потом были другие линейки, меня, кажется, избирали на какую-то пионерскую должность, звеньевого что ли. И все пионерские годы я так и проходил в этом галстуке, который на сегодняшнем языке вполне можно было бы назвать «коммуно-фашистским».
Откуда инакомыслие?
Откуда у меня возникла неприязнь к советской власти?
Репрессии непосредственно не коснулись нашей семьи и наших родных. (Случай дяди Евстратия не в счёт – это были не государственные репрессии, а чисто личное сведение счётов со стороны конкретных руководителей). Почти не коснулись они и наших знакомых. Единственный случай – арест и последующая гибель мужа маминой подруги тёти Тани, к которой я относился с большой симпатией. Мне кажется, что я даже помню её мужа дядю Асика. А вина его заключалась в том, что он был страстный и, насколько я представляю, весьма успешный радиолюбитель и по этой линии был связан с радиолюбителями других стран. Но всю эту историю я узнал гораздо позже.