Родители мои, как всякие интеллигентные люди, не утратившие способность к размышлениям, советскую власть не любили. Но смертельно боялись. Обстоятельных разговоров на эту тему у нас, конечно, не было, но общее настроение можно было уловить по отдельным репликам. Помню, папа как-то вспомнил атмосферу революционных лет: «Увидят, у кого чистые руки, – и к стенке». Подобные фразы звучали и при мне, так что общее настроение родителей я уловил. Много позже по отдельным репликам у меня создалось впечатление, что иногда они даже нарочно так говорили, чтобы меня правильно сориентировать и чтобы из меня не вырос очередной Павлик Морозов. А уже когда я был в старших классах, мама сокрушалась, что в детстве они от меня не скрывали своих критических настроений, и я уж слишком ими проникся. Наверное, действительно, своими разговорами родители посеяли первые семена, но додумывал и рисовал на этом основании общую картину я уже сам.
Так что то, что в стране в 30-е годы были какие-то репрессии, я знал с детства, хотя не представлял их масштаба. А когда у нас появилась Катя, я по её скупым рассказам представил и Голодомор: почти полностью вымершие сёла, попытки бегства из них, людоедство. Когда через много лет я вижу, как бывшие партийные руководители разводят руками, дескать, ничего не знали, мне трудно испытывать к ним что-то, кроме презрения.
Постановление о журналах. Борьба с космополитизмом
Я довольно рано стал следить за политическими событиями, читать газеты, и всё, что я в них читал, только подтверждало мои самые критические выводы. Я до сих пор убеждён, что человеку, имеющему мозги, для понимания истинного лица сталинского режима достаточно было просто чтения газет.
Мне было 11 лет, когда вышло знаменитое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» (август 1946 года. «Ах, если бы только не август, не чёртова эта пора»). Удар пришёлся, прежде всего, по Зощенко и Ахматовой. Фамилия Ахматовой мне ничего не говорила. А вот Зощенко я знал достаточно – и детские рассказы, и юморески, которыми увлекались взрослые. Не то, чтобы и я им увлекался, но считал вполне симпатичным писателем. Его разгром был сигналом, что никакой юмор, никакая ирония в нашем обществе уже недопустимы, за исключением «боевой советской сатиры», направленной против внутренних и внешних врагов. Так же как недопустима и «чистая поэзия», представительницей которой выглядела неизвестная мне Ахматова. Не мог не вызвать отвращения и хамский, погромный тон постановления (Зощенко – «литературный подонок» и т.п.), речей Жданова и последующих за ними статей. И я при всей своей молодости ощущал гнетущее впечатление от всего этого.
Через несколько лет началась кампания против космополитов. Вот в ней я сначала не разобрался. Непонятно было новое слово «космополит». У себя в классе (в Фастове) мы восприняли его как введенное в оборот новое ругательство и стали дразнить друг друга «космополитами» – безотносительно к национальной принадлежности. Но чуть позже, вчитываясь в газетные статьи, я понял, что это слово – синоним слова «жид», известного мне с военных времён по моему столь неуместному его использованию. Нет надобности объяснять, какие чувства вызвала у меня эта кампания.
1948. Холодная война
Не лучше выглядела и советская внешняя политика. Начиналась холодная война. Как мне кажется, разгар её пришёлся на 1948 год. Газеты были полны самыми злобными нападками на недавних западных союзников и карикатурами Бориса Ефимова. Для меня была ясна картина: Советская Армия заняла пол-Европы и установила там марионеточные режимы; а теперь Советский Союз собирается с силами, чтобы захватить оставшийся мир. Появилась, широко использовалась и комментировалась пропагандистская брошюра «Фальсификаторы истории». Название подразумевало, что она направлена против буржуазных фальсификаторов истории недавней войны и послевоенных лет. Я же про себя шутил: «Указан коллектив авторов. А где же название?» Вдруг Югославия и Тито превратились из героев и лучших друзей Советского Союза в самых заклятых его врагов. Ещё одна книга – «Югославская компартия во власти шпионов и убийц». Злобная статья Симонова, снова карикатуры Бориса Ефимова – карликовый Тито, похожий на Геринга, с его огромного топора течёт кровь. Этого было достаточно, чтобы Тито стал для меня героем, а Югославия – образцом истинного (а не извращённого Сталиным) социализма. Я ещё долгие годы жадно выискивал крохи фактических сведений о Югославии, укрепляющих меня в этой оценке. Потом (по-видимому, в следующие годы) пошли политические процессы в Болгарии, Польше, Венгрии, Чехословакии, на которых часть руководства этих стран обвинялась в подрывной деятельности, шпионаже, терроре – разумеется, по заданию западных спецслужб и югославского руководства. Последнее на этих процессах аттестовалось, например, так: «германский шпион Вальтер (Тито)». В газетах помещались подробнейшие стенограммы публичных процессов – каждый день три-четыре газетных страницы. Я их внимательно читал. Особенно запомнились впечатления от процесса Ласло Райка в Венгрии. Меня поразила картина, как подсудимый Дьердь Палфи, высокопоставленный военный, возможно, военный министр, встаёт по стойке смирно и рапортует: «По своим убеждениям я фашист». Обвинения были для меня очевидно абсурдными, я не сомневался, что они получены под пытками и все процессы сфальсифицированы. Эти процессы были интересны ещё и потому, что помогали понять механизм советских процессов 30-х годов, копиями которых я их считал. Чтение газетных материалов привело меня к верному в целом пониманию характера процессов (как зарубежных, так и предшествовавших советских), хотя наряду с этим возникали и наивные вопросы: как же эти люди не смогли противостоять палачам – в то время, как комсомольцы Молодой Гвардии… ?