На первых двух курсах я по всем математическим предметам имел зачёты автоматом и пятёрки на экзаменах. Но повышенную стипендию, для которой требовались пятёрки на всех экзаменах, имел нечасто – подводили другие предметы, прежде всего «общественные». А особенно обидно было после первого семестра, когда я получил четвёрку по астрономии. Получил глупейшим образом – наш профессор Куликов (кстати, известный астроном, я читал его книгу ещё в школе) был добрейший человек, ставил только пятёрки и четвёрки, причём тому, кто имел пятёрку по другому предмету, пятёрка по астрономии была обеспечена. Но наша группа поставила экзамен по астрономии первым (это не описка – группа сама устанавливала дни и порядок экзаменов), на мне не было написано, что я отличник, а разница в знаниях студентов по астрономии была несущественна, да и не учитывалась.
Александров
Как видите, спецкурс и семинар, бывшие на 1-м курсе, запомнились мне не так плохо. А вот с памятью о 2-м обстоит хуже. То есть я не помню, чем занимался, хотя прекрасно помню своего научного руководителя.
На втором курсе моим научным руководителем (и по курсовой, и вообще) был Павел Сергеевич Александров. Личность это была на мехмате легендарной. Не припомню, чтобы у нас много рассказывали о Хинчине или Шафаревиче, а вот об Александрове баек было сколько угодно. Наверное, больше, чем о ком-либо другом.
Одна из древнейших – о надписи, которую он сделал в 20-х на одной из своих работ, даря её своему другу П. С. Урысону: «П.С.У. от П.С.А.». (Известно было, что их связывала трогательная дружба. Урысон был очень талантливым и подающим большие надежды математиком, но погиб молодым: утонул, заплыв далеко в море). Другая история относилась к посещению мехмата М. И. Калининым в 30-х годах. (Этот исторический эпизод был отражён на картине, украшавшей стену рядом с деканатом. Мы любовались картиной, узнавали своих профессоров и строили догадки о предыдущих. Но вот был ли там Лузин?) Калинин рассказал профессорам и преподавателям о надеждах, которые возлагает на них партия и правительство, а затем спросил, какие есть нужды и заботы у самих математиков. Воцарилось неловкое молчание, он дважды переспросил. И тогда поднялся Павел Сергеевич Александров и, громко каркая, заявил, что «совег’шенно не г’аботает убог’ная на втог’ом этаже». (Изложение этого эпизода считалось тем более удачным, чем громче воспроизводил рассказчик это карканье). Рассказывали, что Михаил Иванович знакомился с математиками не так просто, а потому, что его дочь собиралась выйти за математика; и ещё рассказывали, что после описанной встречи он ей это категорически запретил.
Павел Сергеевич относился к старшему поколению советских математиков, поколению 20-х годов, которые ещё ездили за границу, главным образом, в Германию, проводили там много времени, а свои статьи писали по-немецки и по-французски. Немецкий язык он как будто бы знал в совершенстве. И (опять же, по слухам) договорился с кафедрой немецкого языка, что полагающиеся для сдачи экзамена «странички» (внеаудиторное чтение) его аспиранты (для которых обязательным становился именно немецкий язык) должны сдавать ему лично. И в качестве таковых все они должны были сдавать вторую часть «Фауста».
Ещё было известно, что П. С. не признаёт, что математиком может быть женщина. И ещё, что он не выносит курения. Потому очень удачным было найдено (несколько позже описываемого времени) условие «американки» (американского пари): студентка (Луиза Чураева) должна была подойти к Павлу Сергеевичу с просьбой принять у неё экзамен, усесться и закурить. Конечно, реально на это никто не мог бы рискнуть, но сама идея понравилась.
Так вот, возвращаюсь к своей истории.
По окончанию 1-го курса Павел Сергеевич приходил принимать экзамены во все группы. Разумеется, ему шли отвечать только мальчики, причём лучшие. Было известно, что он отбирает участников для семинара, который будет вести на 2-м курсе. Происходило это таким образом. Если студент Павлу Сергеевичу начинал нравиться, он его долго и придирчиво спрашивал. Если продолжал нравиться и после этого, ставил пятёрку и говорил: «Пг’иезжайте ко мне в Болшево такого-то числа в таком-то часу». В Болшево, всем известно, была дача Павла Сергеевича и Андрея Николаевича Колмогорова, которые между собой очень дружили. Из моей группы Павел Сергеевич выбрал двоих – меня и Канта. У Павла Сергеевича был твёрдо установившийся обычай – со всеми своими учениками, даже самого младшего ранга (т. е. вчерашними первокурсниками, из которых, может, ничего путного и не выйдет – как, к слову сказать, не вышло из меня), он общался главным образом на своей даче, принимая их как гостей.