Так вот я, не без труда сколотив группу для лыжного агитпохода, в качестве её руководителя вместе с комсоргом и планом агитработы явился для утверждения на заседание факультетского комсомольского бюро, проходившее на «голубятне», – так называлась отведенная под бюро крохотная комнатка на третьем этаже университетского знания на Моховой. И комсомольское бюро, внимательно нас выслушав, приняло решение: в утверждении отказать. Аргументация сводилась к следующему: мы не можем доверить проведение агитпохода не комсомольцу. Случай комсомольского отказа туристской группе был беспрецедентным – во всяком случае, мне о другом таком слышать не приходилось.
По Военно-Сухумской дороге
А через полгода я предпринял вторую попытку, и она уже увенчалась удачей.
Маршрут я выбрал по Военно-Сухумской дороге – с Кавказом я уже был несколько знаком, но хотелось разглядеть его получше, да и в Сухуми хорошо снова побывать. Я сагитировал участвовать в походе нескольких ребят со своего курса – всего нас было 7 или 8 человек. (Кстати, это был единственный поход в моей жизни с чисто мужским составом). Комсомольское бюро на этот раз препятствовать не стало. Да и поводов для этого у него было бы меньше: на Кавказе агитработа не проводилась по причине слабости контактов с местным населением и недостаточного знания им русского языка.
Поход я по неопытности организовал во многих отношениях бездарно. Достаточно сказать, что, начав его в Клухори (ныне Карачаевск), первые километров 30 мы шлёпали по шоссе. Стояла адская жара, шофёры проезжающих машин предлагали нас подвезти, мои спутники умоляли принять эти предложения. Но я руководствовался довольно примитивным пониманием туристского кодекса: нужно строго придерживаться маршрута, записанного в маршрутной книжке, а по ней этот участок мы должны были пройти пешком. А вот где-то в районе посёлка Теберда мы сошли с шоссе на туристскую тропу, и стало действительно интересно. До самой Домбайской поляны шли красивые горные леса.
Главное же приключение ожидало нас во время радиального выхода с Домбайской турбазы, где мы оставили свою палатку. Мы дошли до традиционной точки обзора, и у нас перехватило дух: бесконечный простор, открылись все горы. Потом поднялись ещё немного, чтобы полюбоваться Чучгурским водопадом. В нескольких десятках метров над водопадом остановились отдохнуть, сбросили рюкзаки. Я вертел головой, восхищённо разглядывая окрестности, а когда повернулся к рюкзаку, увидел, что он начал неспешно катиться к водопаду. Я бросился было за ним, да где там, рюкзак набирал скорость. Высота Чучгурского водопада метров 100 или 200, так что, спустившись к его нижней части, мы никаких следов рюкзака не нашли. На этот выход палатку с основными вещами и продуктами мы оставили на турбазе, но документы, немного денег, аккредитив для надёжности несли при себе. Их-то я и лишился. Вернувшись на турбазу, мы встретили приехавших на Кавказ наших профессоров – Делоне и Шафаревича. Шафаревич, узнав о моей неудаче, предложил одолжить денег, но я, рассудив, что их ещё придётся отдавать, решил обойтись без долга.
Клухорский перевал в том году был особенно завален снегом, так что представился случай использовать всё имеющееся у нас специальное снаряжение, и я почувствовал себя опытным инструктором. Связались в связки, надели трикони – помнится, не у всех они были.
По части природы и физической нагрузки я остался походом доволен, что вряд ли можно сказать о моих товарищах. Во всяком случае, ни один из них впоследствии не продолжил ходить в походы. Так что для меня, как организатора и руководителя, этот поход был скорее фиаско.
У родителей. Сталино-Донецк
Остаток каникул после летних походов и лагерей я проводил у родителей.
В Смеле у них мне довелось побывать только на 1-м курсе зимой. И с тех пор я её уже не видел, как не видел и своих школьных товарищей (впрочем, за исключением одной побывавшей в Москве девочки).
В тот год у папы в очередной раз обострился конфликт с очередным директором, но на этот раз он принял более опасный характер. Директор, член партии, при разборе конфликта в высшей инстанции, главке, применил безотказный аргумент – напомнил, что папа находился на оккупированной территории. А времена наступили такие, что не отреагировать на это было нельзя. И вот папу, безупречного и авторитетного специалиста, уволили не только с этой нефтебазы, но из всей системы «Главнефтесбыта». Он был в таком отчаянии, что написал письмо Сталину. Этот несвойственный ему шаг был и небезопасным – при самом верноподданном стиле в письме всё же выражалось неодобрение широко распространённой практике, вдохновлявшейся сверху. И папин приезд в Москву (о котором я писал) был предпринят для того, чтобы пройти по самым высоким инстанциям и добиться рассмотрения своего письма. По счастью, власть не сочла нужным среагировать и на этот раз. Всё это я узнал значительно позже, тогда мне не рассказывали, чтобы не волновать.