А вот политэкономия, читавшаяся на 3-м курсе, составляла исключение, и отношение к ней было совсем другим. Я это связываю с личностью лектора – Артемия Александровича Шлихтера. Было в нём что-то, вызывающее уважение практически у всех, и у меня в том числе. Более того, можно сказать, что его любили. Он воспринимался как живой человек, думающий, говорящий то, во что верит. Кажется, он был из рода старых, ещё дореволюционных большевиков, во всяком случае, эта фамилия где-то в истории мелькала. Высокий представительный мужчина с аккуратной щёточкой усов. Выработанная манера держаться и говорить – спокойно и уверенно. (Мне передавали высказывание одной из наших девушек: «Интересно, какой он как мужчина». Замечу, по нравам того места и времени, высказывание очень нестандартное). К тому же политэкономия – не такой мёртвый предмет, как другие идеологические. Там можно было найти живые и интересные темы, и Шлихтер их находил. Его, действительно, иногда было интересно послушать. Доверие к нему было настолько велико, что студенты нередко обращались с вопросами, не относящимися к его предмету, а носящими общеидеологический характер, и получали достаточно убедительный ответ. Мне остаётся констатировать: вот ведь и так бывало.
Основы марксизма-ленинизма
Вернусь, однако, к временам ОМЛ, т. е. к двум младшим курсам – на Моховой.
Основным нашим учебником был «Краткий курс истории ВКП(б)». Странно мне думать, что младшее поколение моей нынешней страны о нём могло и не слыхивать. Для моего поколения это была священная книга, Библия. Как для более поздних, но аналогичных цивилизаций – цитатник Мао или «Рух-нама». Сакральный характер этой книги был связан уже с её происхождением. Авторы её не указывались, но священное предание утверждало, что автором был сам Сталин. Тот факт, что при этом Сталин был одновременно и главным героем книги, удостаиваясь самых высоких оценок, только подчёркивал особый её характер. Люди, ещё помнящие Библию, могли почувствовать аналогию с «Пятикнижием» Моисея. (Кстати, аналогичной была ситуация с другой сакральной книгой – «Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография», которую, по слухам, он тоже написал сам).
Курс – во всяком случае, в своей первой, дореволюционной части – был структурирован по партийным съездам, о каждом из которых следовало знать уйму сведений: помимо времени и места проведения (это само собой), ещё и повестку дня, расстановку сил, против кого и по каким вопросам велась борьба и т. п.
Но главное время при изучении идеологических дисциплин занимало другое – подготовка к семинарским занятиям. Целью этих занятий было изучение «первоисточников», т. е. трудов четырёх классиков марксизма-ленинизма. К каждому следующему семинару нам вручалось несколько аккуратно распечатанных страничек, содержащих план занятия (т. е. основные вопросы) и список литературы страниц на 100, а то и больше. Литературу это надлежало не просто прочесть, а законспектировать, и преподаватель мог проверить твои конспекты.
Были простые способы минимизировать труд по подготовке к семинарам. Выработалась традиция либерального поведения преподавателей. Создавалась видимость, что такие семинары – дело совершенно добровольное, и студенты изучают марксизм-ленинизм в силу собственного интереса. Потому и отвечать полагалось добровольно. Преподаватель спрашивает: «А кто хочет осветить такой-то вопрос?» – и кто-нибудь из студентов немедленно поднимал руку. Форма удобная. Как правило, студенты заранее распределяли вопросы между собой, конспекты переписывали друг у друга и тому подобное.
Только не я. Мои принципы не позволяли заявить, что я хочу изложить нечто по истории партии, потому руки никогда не поднимал. Проходило три, четыре недели, все уже ответили по несколько раз, а я молчал. Преподаватель безуспешно намекал, и, наконец, не выдерживал: «Ну, на этот вопрос нам ответит Белецкий». Тут уже я вставал: «В труде таком-то Ленин пишет…» – и дальше по анекдоту, где еврей-муэдзин провозглашал мусульманский символ веры: «В Коране сказано, что нет Бога кроме Аллаха и Магомет – пророк его». (Вроде как молитва, а на самом деле простое цитирование). Из принципиальных же соображений я не хотел списывать конспектов и делал их все сам. В результате я оказывался в проигрыше во многих отношениях: должен был быть готовым к ответу на любой вопрос, тратил на конспектирование в несколько раз больше времени, чем мои товарищи, и при этом был на самом худшем счету у преподавателей. И не зря – они чувствовали во мне противостоящее им начало. Само же конспектирование «первоисточников» вспоминается мне как сплошной кошмар – оно занимало едва ли не столько же времени, сколько занятия по всем остальным предметам.