Эми повернулась к Таскер:
— Не делайте этого. Оно этого хочет.
— Ты знаешь, что это я, — сказал я Эми, а затем обратился к Джону, — и ты тоже. Монстр просто хочет наружу. А я хочу, чтобы Эми была в безопасности. И лучший вариант — убить нас всех. Самый простой вариант.
Я взглянул снизу-вверх на Нимфа, но тот лишь ухмылялся как мудак.
— Я не знаю, кто ты, — сказал я, — или чего ты в самом деле хочешь, и, честно говоря, мне наплевать. И мне неважно, по каким сложным схемам и обходным путям ты играешь размягчёнными людскими мозгами, помни о том, что на мне это не работает. То, о чём я говорю, не мило, но и не вантуз, угвазданный дерьмом, который мы держим поближе к унитазу. Но в тот момент, когда унитаз наполняется дерьмом, тот самый вантуз становится самой великолепной вещью в мире. И именно к этому я пришёл спустя долгие годы. И, вот, стоишь ты тут с пушкой наперевес и думаешь, мол, сможешь сейчас провернуть делишек с их мозгами, пощёлкать рычажками их эмоций. Но в клетке с тобой оказались не они, а я, а твой ум, в котором не осталось ничего святого, совсем позабыл об одной вещице — мне вообще насрать.
Нимф кивнул с едва заметным восхищением. А затем он положил дробовик на пол.
— Знаешь, что? — сказал он. — А ты прав.
Он повернулся к компании за стеной и произнёс:
— Поджарьте нас обоих. Ведь это — единственный способ обрести уверенность.
Он повернулся ко мне, и я заметил, каким задумчивым стал его взгляд.
— Я видел такие вещи, которые бы не уложились в твоей голове. Я видел, как птица съела улитку, та выжила в её желудке и приземлилась вместе с дерьмом на крышу Всемирного Торгового Центра за пять минут до столкновения с самолётом. Я видел, как мужчину переехал поезд, потому что тот старался поймать бумажку, на которой женщина написала номер своего телефона, и он даже не подозревал, что она специально написала неверные цифры. Я видел, как вся эволюционная цепочка была стёрта одним-единственным человеком прямоходящим, который застрял своим членом в дупле дерева. И все эти мгновения позабыты, как моча в плавательном бассейне. Время помирать.
Я повернулся к зрителям, стараясь подобрать свои последние слова, обращённые Эми. В них не должно быть слишком много пафоса (к чему это сейчас?).
Я встретился с ней взглядом и увидел, что между нами не было стекла — она стояла возле открытой двери в клетке.
Она закричала:
— БЫСТРО СЮДА! — в тот самый момент как агент Гибсон подбежал, чтобы оттащить её подальше от двери.
Нимф шмыгнул в открытый дверной проём, стараясь опередить меня. Я кинулся на него всем телом, прижав его к полу, и никак не мог понять, ощущал ли я под собой человеческое тело и ткань костюма или мягкую, скользкую массу сикарашек. Кажется, всё это время я чувствовал сразу оба ощущения.
Дробовик заскользил по полу, отскочил от стены и остановился в метре от меня. Я переполз через Нимфа, схватил пушку и приставил дуло к его затылку.
Я нажал курок.
клик
Я нажал его снова, и снова, и снова, и снова, ничего.
Таскер сыграла грязно. Вытащила все пули, наверное.
Ну и сука.
Нимф отбросил меня в сторону и бросился в сторону Эми. Я рванул за ним.
Повсюду раздавались звуки сирен. Откуда ни возьмись в зал начали стекаться чёрные плащи. Я звал Джона, но не мог найти его в этом столпотворении. Плащи направили своё странное оружие на меня и Нимфа.
— Не заденьте образец! — крикнула Таскер.
— Вы только что сказали, что собираетесь уничтожить его! — крикнул я в ответ.
— Это был тест!
— Погодите-ка, — сказал Нимф, — так сейчас образец — я? Или Дэвид?
Эми вырвалась из хватки Гибсона и указала на меня.
— Он. Он — человек. К сожалению.
Чёрные плащи обступили Нимфа, полагаю, они поверили ей? Он поднял правую руку. Всё, от локтя и ниже распалось на десяток сикарашек. Они подлетели к ближайшему плащу, маска которого была похожа на пожилую женщину. Насекомые быстро забрались под плащ и вскоре послышался нечеловеческий вопль, а затем раздался взрыв, будто сикарашки разовали его на части изнутри. Серовато-синие куски мяса разлетелись повсюду, как будто были приготовлены по вегетарианскому рецепту по изготовлению человеческой плоти. Остальные плащи отпрянули, но не открыли огонь. Подумалось, что, по крайней мере, теперь они точно знали, что я есть я.