- Ты, наверное, не поверишь, но, когда весь этот армагеддец случился, я сигнал тревоги проспал. Поругался вдрызг с женой, напился в клубе, машину пришлось оставить. Досидел до утра, залил глаза до зеленых чертей... Доковылял до метро, спустился на Третьяковскую и заснул на лавке. Милиция не вывела, наверное, подойти боялись. А когда проснулся... Решил, что белая горячка накрыла: полна станция народу, все кричат, воют, выход какой-то железкой закрыт, около нее милиционер с автоматом наперевес, весь трясется от страха, что разорвут в клочья. Я сначала решил, что какой-нибудь государственный переворот случился или что-то в этом роде, только через несколько часов дошло, что там бомбы падали. И еще год жену искал, надеялся, что она зачем-то в метро спустилась, а она, наверное, дома ждала, никуда не выходила... А когда перестал искать... – Старый разжал кулаки, перевернул ладони кверху, на его запястьях Ершик разглядел тонкие белые полоски давно заживших шрамов. – Лучше тебе не знать, что дальше было. Сколько лет бродил по метро, как привидение, ни своя жизнь ценностью не была, ни, тем более, чужая. Страх потерял, думал, что ничего хуже того, что произошло, со мной уже не случится.
Ершик уже догадывался, что перед ним наемник, который не брезговал никакой работой, ему все равно: что от мутантов территорию зачистить, что от тех, кто успел раньше там поселиться на свою беду. Хотелось бы думать, что он геройски защищал станции и охранял торговые караваны, наверное, и такое иногда происходило.
- Как вспомнишь, что натворил, у самого мороз по коже. Потом встретил Наталью, и обосновался на Фрунзенской. Всего-то три года... - Ершик и не спрашивал, что случилось, уже понял, что этот человек веселую историю не расскажет. – Бандитское нападение на станцию. Ничего сделать не смог. Я – и не смог. Наталья погибла прямо на моих глазах. Ее родители. Слишком быстро, только и успел увидеть, как они на пол падают. Из моих один Пашка выжил, ему год только исполнился. Так что, с «шаболовскими» у меня свои счеты, скальпы их стриженые снимал бы и на стенку вешал. Жаль, стенки даже своей нет...
И так невозмутимо он рассказывал, будто не о себе, а о малознакомом человеке, чьё горе не очень-то беспокоит. Ершик хлюпнул носом, так жалко стало Старого, как обычно перемешав все в голове, он представил, как толстая стальная дверь вдруг отгораживает от него Рижскую, а там мама, друзья его: Юрка, Лёвик и Гошка с Алексеевской, Сан Саныч, трое сталкеров, которых он знал только по прозвищам: Бобер, Архимед и Блин. И Людмила-повариха, мамина подруга и злейший враг, смотря что в кастрюльку положила. Если он их больше не увидит? Домой захотелось.
- Где ваш сын сейчас?
- На Пушкинской. В Рейхе безопасно, но ведь растет парень, соображать начинает, надо увозить его оттуда, пока этой коричневой чумой не заразился.
Чумой?! Коричневой? Ершик знал про такую болезнь по книжкам, но Старый говорил о сыне так спокойно...
- А на Пушкинской чума?
Старый вспомнил, с кем разговаривает, отцовским жестом взъерошил светло-русую макушку:
- Это я не в прямом смысле. Не в микробах болезнь, а в голове. Мысли вредные, идеи вредные... И заразные, как не знаю что! Нет, после «красных» ни в какой мышиной возне участвовать не желаю. Сам по себе. И ты живи своей головой, не слушай, если тебе мозги полощут.
Завелся мотор дрезины, Ершик огляделся по сторонам, почти все свободные места уже были заняты, надо же, время пролетело, а он и не заметил. Свет станции остался позади, яркий фонарь выхватывал из темноты выступы бетонных колец, толстые серые кабели убегали назад, незнакомое ощущение – сильный ветер в лицо. Ну и скорость! Обалдеть можно, тридцать километров в час!
Когда дрезина-трамвай остановилась, Ершик уже подпрыгивал от нетерпения, скорей бы посмотреть на самую красивую, как народ говорил, станцию метрополитена. Уж до чего кольцевой Проспект Мира хорош с лепниной и медальонами на колоннах, но куда его скромному потолку-сеточке до этих картин? Оглянувшись на Старого, он как будто приклеился к скамейке: рядом сидел не добрый приятель и терпеливый собеседник, а незнакомый солдат, он первым шагнул к выходу. На платформе уже ждал человек в зеленой форме, сразу определивший, кто из пассажиров ему нужен, молча протянул Старому руку, но не для приветствия, а за документом. Сверив фотографию в паспорте с лицом, на которое теперь без дрожи в коленках и не взглянешь, произнес:
- Гражданин Самарин, следуйте за мной. – Развернулся и быстрым шагом направился к переходу на «красную» линию.