Впрочем, причина была. Была! И звали ее Саша. Сашенька. Такое милое, теплое русское имя. Впрочем, я нечасто им пользовалась, предпочитая даже в мыслях называть его обладателя по фамилии. Чтобы не сокращать дистанцию. Чтобы не приближаться.
Я добралась, когда на часах было полпервого. Пришлось подождать на улице. Я нервно обошла сначала здание, где работал Самойлов, потом квартал, потом еще раз здание… А потом Саша освободился.
– Ты приехала, – констатировал он при встрече, как мне показалось, несколько удивленно. – Зайдем в кафе или посидим в машине?
– В машине.
Мой выбор однозначен.
– Ясно. Пойдем.
Лишь только оказавшись в салоне ярко-малинового седана, я начинаю дрожать.
– Девочка моя, ну что с тобой? Не переживай так.
Но от этого небрежного «девочка» меня трясет еще больше. Вот сейчас… сейчас… сейчас он это сделает…
И Самойлов не подводит. Берет меня за подбородок, наклоняется, чтобы запечатать губы поцелуем. Задирает подол сарафана. Его пальцы обжигают мою кожу каленым железом, они ставят клеймо, тавро, словно всем на свете объявляя – я проклята. Я отравлена, искажена, испорчена этим злым, безжалостным человеком.
– Саша, – слова даются с таким трудом, словно я разучилась говорить. – Не останавливайся. Прошу тебя…
Самойлов усмехается.
Мой рот раскрывается в беззвучном вопле.
Хорошо, что у него в машине тонированные стекла.
3
Все это с самого начала было безумием.
Мы познакомились, когда я уже почти переехала к Вику. Дело шло если не к свадьбе, то уж к совместному проживанию точно. Вик явно хотел, чтобы я уже наконец перевезла к нему свои вещи, кажется, он полагал, что я возьму на себя большую долю бытовых вопросов. Впрочем, волновало его, конечно же, не только это, ему действительно нравилось, когда я рядом.
Но появился Самойлов, и мой предполагаемый переезд повис в воздухе. Вик порой заикался на эту тему, но я уходила от ответа, и постепенно как-то само собой установилась общая молчаливая договоренность «не сейчас». Не знаю, понимал ли он, что на самом деле происходит, может быть. Вик был далеко не дурак, но он терпеть не мог выяснения отношений, а еще всегда утверждал, что личная свобода превыше всего. Насколько его теоретические воззрения соответствовали реальной практике жизни, я не знала, возможности выяснить это ранее не представлялось. Признаться, я и сама хотела бы избежать прямого столкновения, да и чем дальше, тем более безразлично мне становилось, что там думает Вик.
Поэтому мы просто не обсуждали происходящее. Все оставалось как прежде, я заходила к нему по вечерам, жарила картошку с вареной колбасой, заварила чай в белом фарфоровом чайнике, протирала пыль на столе, комоде и подоконнике. Целовала Вика в острый, хранящий следы подростковых угрей нос, раздевалась и дарила свое тело. Мне было хорошо с ним, уютно и нетревожно. Порой я даже засыпала рядом, под соседним одеялом: Вик не любил, когда к нему тесно прижимались.
Но то, что было у нас с Виком, не шло ни в какое сравнение с тем, что связывало нас с Самойловым.
Я даже не подозревала раньше, что это может быть так.
Как можно сравнивать грозу и теплый грибной дождик? Смертельно опасный буран и легкий рождественский снежок?
Да, может быть, первоначальная природа этих вещей одинакова, но сила их настолько различна, что получаются явления разного порядка.
Совсем, совсем не похожие.
Самойлов перевернул мою жизнь. Он поставил в ней все с ног на голову, причем сделал это легко и походя, даже как будто не заметив. Я знала, для него все, что было между нами, не значило и десятой доли того, что для меня. Для него это, наверное, было просто очередным приключением, поводом гордиться собой… В то время как для меня…
А чем это было для меня?
Не знаю. Знаю только, что два последних года, когда он желал мне доброго утра, сделали из меня какого-то другого человека.
Прежней Анечке Незвановой даже в голову бы не пришло тащиться на трамвае через полгорода, чтобы заняться сексом в машине.