- Дима, - выдохнула я, когда ладонь Покровского нагло пыталась расстегнуть мои брюки второй, мать его, раз за сегодняшний день.
- Поехали ко мне, - прохрипел он, сильнее вдавливая меня в себя.
- Нет, - я зарылась пальцами в его волосы, чуть сжимая.
- И почему это? – Покровский нагло запустил руки мне под блузку, сжимая, пощупывая, поглаживая. Я крепко зажмурилась, поддаваясь вперед, ближе к его рукам, моля о большем.
- Далеко…ехать, - выдавила я, – ко мне… поедем.
- Хорошая девочка, - выдохнул он и отстранился. – Поехали.
Я на секунду зажмурилась, пытаясь прогнать с головы дурман, забыть картинки, которые уже возникли перед глазами. Я судорожно и часто дышала, Покровский же оставался внешне абсолютно невозмутимым. Смотря на него, казалось, что ничего не произошло. Ну, профессор и профессор. Только заглянув в глубину его глаз, можно было увидеть настоящее пламя. И я горела в нем, с каждой секундой, превращаясь в пепел. И я, черт возьми, хотела этого, хотела гореть, хотела раствориться в нем до остатка. И если мне потом придется восставать из пепла, собирая себя по кускам, я готова к этому.
Дальше все пронеслось, как в ускоренной съемке, причем ускорили ее раз в триста. Гардероб, парковка, теплый салон машины. И все это с абсолютно невозмутимым видом. Казалось, мы с Покровским абсолютно забили на то, что нас могут увидеть, о нас могут что-то не то подумать или пустить сплетни, хотя они были бы не до конца лживыми, будем честны. Мы просто максимально сильно пытались не наброситься друг на друга на территории университета, где все-таки еще оставались люди, а на первом этаже везде были понатыканы камеры. Не спорю, это было бы феерическим шоу, и оно собрало бы миллионы. Но лучше не будем, мне здесь еще учиться, а Покровскому – работать.
Даже оказавшись в салоне его авто, мы продолжали максимально делать вид, что ничего сверхъестественного не происходит. Хотя происходит еще как! На секунду, когда в моем мозгу все же зашевелились кое-какие извилины, я попыталась осознать все происходящее, но у меня это как-то слабо получилось. Оставшихся извилин-таки не хватило.
Как и терпения. Наша невозмутимость вмиг улетучилась с громким писком домофона в моем подъезде. К чертям полетело все: выдержка, попытки дойти по-человечески до квартиры, а также мысли о том, какое зрелище откроется сейчас каждом соседу, который так некстати решит зайти или выйти из подъезда.
В лифт мы ввалились уже целуясь и раздевая друг друга. Руки профессора забрались под мою блузку. Я же пыталась кое-как расстегнуть пуговицы на его пиджаке и рубашке. Но если у меня это с трудом, но получалось, то у Покровского были явные проблемы. В какой-то момент я услышала треск ткани.
- Черт, ты мне блузку порвал, - простонала я, когда он подхватил меня на руки. Ноги сами обхватили крепкое тело.
- Плевать, - простонал он, теснее прижимая меня к стене лифта, атакуя, напирая своим поцелуем. Я задыхалась от его требовательности, силы, мощи. На минутку возникла мысль, а потяну ли я этого мужчину, справлюсь ли я с ним, и что останется от меня, если не смогу, если проиграю. Но тут же спряталась, пораженная ударами сердца, бившегося под моей ладонью.
Двери лифта открылись и Покровский, не потрудившись разомкнуть рук, шагнул в темный подъезд.
- Ключи, - горячо прошептала я, проводя языком по мочке его уха и чуть прикусывая, от чего он зарычал, - в кармане. Сам открой.
Я почувствовала, как одна его рука проникла в мой карман, доставая оттуда связку. Второй же он продолжал меня удерживать еще крепче, жестче, настойчивее прижимая меня к себе.
Тихий щелчок. Замок открыт. И вот мы уже вваливаемся в темноту квартиры. меня опустили на пол, но только для того, чтобы скинуть пальто и шубу. Я не видела его лица, его глаз, только слышала его дыхание, быстрое, резкое, прерывистое. Покровский сделал шаг, потом еще один, тесня меня к двери спальни.
Колени дрожали, кожа покрылась мурашками, все, что я могла, на что была способна – это стоять и держаться за его крепкие плечи, принимать его поцелуи, поддаваться ему, растворяться в нем.
Дима оторвался от меня только для того, чтобы больно прикусить нижнюю губу и спуститься ниже, так же почти до боли, до искр в глазах прикусить нежную кожу на шее, а потом чувственно, нежно поцеловать место укуса, зализывая, исцеляя. Потянув за края разорванной блузки, отбросил ее в сторону, оставляя меня полуобнаженной перед ним, полностью одетым.