Илью трясло. Как всегда рядом с Климовым. Но нет! Больше этого не будет!
— Я не хочу врать тебе, прости. Я не нужен тебе, нет, — помотал головой из стороны в сторону.
Припечатав Климова своим последним «Нет», вырвался из его объятий и побежал в сторону парадной.
Клим остался стоять на месте с бешенством в глазах и с пустотой в сердце.
— Блядь! Блядь! Блядь! — и только кулак впечатывался в бетонную стену, разбрасывая вокруг известковое крошево и оставляя после себя красные следы.
***
А через два дня Климов встретил Глеба. Того самого мудака, который организовал нападение на Илью.
Встретил в пригороде, в клубе, куда выехал по делам фирмы на встречу с потенциальным оптовым покупателем.
Оба, как ни странно, сразу друг друга узнали.
Зажав его в узком коридоре клубной уборной, уперев в пах коленом, Климов сдавил парню горло до хрипа.
— У тебя единственный шанс попасть к ментам с целыми яйцами! Вопрос — за что ты его так? — немного отпустил, давая возможность ответить.
— Пусти, сволочь! Отец тебя живьём закопает!
— Ответ неверный! — Колено надавило сильнее. — Попытка номер два!
Глеб захрипел и выплюнул:
— Да шлюха он, твой Илья! Банальная дешёвая блядь! Что ты вписываешься за него? Зачем тебе эта дрянь?
Егора внезапно затошнило.
— Что ты несёшь, сука?
— Правду! Мне отец рассказал. Уже после всего. Я думал, что он матери изменяет. Ну влюбился, типа, а оказалось — просто блядь!
Всю обратную дорогу до Питера в ушах Климова звучала только одна-единственная короткая, всё объясняющая фраза. ПРОСТО БЛЯДЬ!
***
Звонок телефона раздался, когда Кричевский вышел из душа, собираясь посмотреть с семьёй телевизор перед сном.
Голос Клима был страшным. Пьяным, сильно пьяным и совсем неживым.
— Он — шлюха, Рич! ПРОСТО БЛЯДЬ! Ты это понимаешь?
— Что? Кто блядь? О ком ты говоришь? — с трудом разбирал пьяную речь друга Кричевский.
— Он! Он, мать его! Тварь! Какая же тварь… Ненавижу! И его, и себя ненавижу! У меня ничего не осталось, Рич! Ничего! Ничего…
Климов бросил трубку.
Кричевский в ужасе зажал виски ладонями. До него дошло, что Клим говорил об Илье, том мальчишке со шрамами, из-за которого он сам не свой последнее время. Что он говорил? Он шлюха? Невозможно…
— Он же угробит его! И себя заодно! Оля! Ольга!
— Что ты орёшь, я слышу.
— Оля, включай комп немедленно!
— Да я его и не выключала.
— Умница. Найди мне Клима. Это срочно.
— А вдруг он без телефона?
— Да звонил только что. Найди, Оленька, милая. Только быстрее.
— Да нашла уже, вот он, едет куда-то в центр. Туда, где салон твой.
— Я понял, Оль, — надев штаны и на ходу набрасывая куртку, проговорил Кричевский. — Ты следи, куда он едет. Я на связи. — И выскочил из квартиры.
***
Тот же двор. Та же арка. Те же люди. Те, да не совсем.
Увидев подходящего к нему Климова, Илья понял, что этот день настал. Он всё знает. По глазам видно, что знает. Такое презрение, что лучше сдохнуть. Ну что ж, так тому и быть. Сейчас он сдохнет и останется только пустая оболочка. Потому что Климов уже настолько врос в него с изнанки, что не выдрать без боли. Он, Илья, этого не хотел. Боялся этого, но оно случилось. Теперь удалять только со всем нутром. Климов не простит такой правды. Всё сейчас выгорит дотла. Это ничего. Пустой оболочке будет легче жить. И будет плевать на любого, кому понадобится его грёбаная задница. Лишь бы не чувствовать ничего. Не чувствовать этого дерьма, в котором он существует уже полтора года. Мишку жаль. Вместо отца будет человек без души. Ну, может, останется всё же маленький кусочек? Господи, пусть сгорит не всё! Если ты есть, прошу тебя, оставь Мишке хотя бы маленький уголок! Он ещё такой мелкий. Ему должно достаться хоть немного любви.
Климов, качаясь, подошёл к Илье. Выглядел страшно. Он был адски пьян.
Он даже не стал ничего спрашивать. Сразу ударил.
Это было так знакомо. Так незабываемо знакомо, что даже смешно. И Зорин действительно рассмеялся.
Ещё удар, ещё…
Чем больше Климов бил, тем сильнее Илья смеялся. Растягивая в улыбке разбитые губы, смотря прямо в глаза из-под длинной, светлой, но уже испачканной в кровь чёлки. Упёрся рукой в грязную арочную стену, чтобы не упасть. Только бы не упасть!
Глаза Климова, красные от лопнувших мелких сосудов, выглядели дико, как у сумасшедшего.
Схватил за шиворот. Тряхнул так, что зубы клацнули.
— Что ты молчишь, тварь! Скажи что-нибудь! Хотя бы, что тебе жаль!
Сквозь боль в груди начала закипать злость и обида. Не на Климова, нет. Он тут вообще не причём, что так всё сложилось. На жизнь. На эту блядскую жизнь!
— Что? Жаль? Мне должно быть жаль? На хуй! Мне не жаль! — Зорин вырвался и теперь выплёвывал слова окровавленными губами Климову в лицо. — Мне не жаль! Ты можешь себе представить, что такое больной ребёнок? Твой ребёнок! Которому ещё нет и полугода, а он в реанимации, потому что ему должны делать операцию на сердце! И, блядь, не у нас, потому что, наши, суки, не умеют, а в Праге. А у тебя нет ни одной грёбаной копейки! Да если бы надо было, я бы раком на Красной площади встал, понял! Да я, считай, и встал! И пока долг не отработал, не разгибался!
Климов отшатнулся. Даже в мутном свете фонаря с проспекта было видно, как он побледнел. Упёрся спиной в известковую стену и обессиленно сполз по ней на землю. Прошептал еле слышно:
— Что? Сердце? У Мишеля?
Вышло коряво. Язык похоже, совсем не слушался:
— А ведь Серафима сказала тогда: «Илюша не мог кричать, потому что у Мишеньки больное сердце!»
«Что он несёт? Что он несёт?» — стучало в висках у Зорина.
Климов протянул руку и дёрнул Илью на себя, поймав у самой земли, обнял, прижал к груди сверкающее злыми слезами лицо.
— Прости меня, — прошептал в макушку. — Прости… прости… прости…
Илья не выдержал и его всё же прорвало. Слёзы полились горячими ручьями, смешиваясь с кровью из разбитого носа, губ, пачкая яркую климовскую футболку. Боже, пусть всё это кончится! Пусть весь этот кошмар наконец кончится! Как же хочется побыть слабым в этих руках, таких любимых руках, которые одинаково умеют причинять и боль, и наслаждение.
Климов прижал его сильнее, провёл ладонями по выступающим лопаткам, потом поднёс руки к лицу, приподнял за дрожащий подбородок. И глядя уже прямо в глаза, снова произнёс:
— Прости меня! — Обвёл большим пальцем кровоточащие губы. Прижался своими. — Ты больше не будешь один. Никогда! И я не буду! Позволь мне… — голос Климова дрожал. — Я не могу больше один, не хочу! Только с вами! С тобой, с Мишкой… Я прошу, прости меня…
Илья изо всех сил, как за единственное спасение, как за последнюю соломинку уцепился за тело Егора обеими руками. Еле заметно кивнул головой. Но Климов понял. Понял и сжал сильнее, чтобы уже никуда не отпускать.
Завизжали тормоза автомобиля, хлопнула дверца, и в арку влетел Кричевский.
Окинул взглядом друга, который руками, испачканными красным, обнимал избитого мальчишку.
— Блядь! Опоздал! Твою ж мать…
Криво улыбнувшись Кричевскому, Климов на секунду отстранился от Ильи, освободив руки, поднял левую и сорвал с неё заляпанный тёмным пластырь.