Наше третье звено возглавлял капитан Зайцев, впоследствии прославленный ас - дважды Герой Советского Союза. Как летчик Зайцев был очень силен, так что нам было с кого брать пример. Совершая поочередно с каждым из нас контрольные полеты, Зайцев безошибочно определял летные качества начинающих пилотов.
В каждом звене было три инструктора. Они отвечали за подготовку своих летных групп, в каждой из которых числилось 10-12 курсантов. Инструктор летал с ними, проводя занятия до самого выпуска. С нами работал инструктор старший лейтенант Карпов. Невысокого роста, подвижный, резкий, он успевал всюду! И спуску лодырям не давал. Иван Петрович не только великолепно летал - он был прирожденным педагогом. Карпов знал наши сильные и слабые стороны, знал, кого нужно приободрить, кого поругать. Терпеть не мог зазнаек: стоило ему услышать, что кто-то из курсантов похваляется своим мастерством, как тут же следовала такая уничтожающая характеристика хвастуна, что у того надолго пропадала охота к самовосхвалению. Когда же Иван Петрович видел, что у нас не все ладится, что кто-то пал духом, то находил ободряющие слова, заставляя поверить в собственные силы.
- Плохо слетал, Саша, - говорил он мне после полета. - А знаешь, почему? Невнимательно изучил задание. Плохо к полетам подготовился. На авось, друг мой, в небе не летают. Даже в учебный полет. А если бой?..
Работа инструктора - работа сложная. Нагрузка большая и ответственность тоже. Весь день непрерывные полеты: в группе 10 человек, и с каждым надо слетать 2-3 раза. К концу полетов у нашего инструктора чистыми от пыли оставались только зубы. И, сверкая белозубым ртом, Иван Петрович устраивал очередной разнос неудачно слетавшему курсанту.
Надо сказать, что мы хорошо знали особенности характера нашего наставника, умели безошибочно определять все перемены в его настроении. Если предвидится разгон, лицо у Ивана Петровича бледнеет, губы дрожат. Еще не знаешь, кому достанется на разборе, но знаешь, что разнос будет справедливым и точным. Иногда мы жестоко страдали от таких разборов, но понимали, - так и надо. Слово Карпова было законом для каждого из нас.
Помню такой случай. Считался я у нашего инструктора неплохим курсантом прежде всего по технике пилотирования, был одним из первых допущен к самостоятельным полетам на истребителе. Но Иван Петрович предпочтения никому особенно не оказывал и снисхождения не делал. Поэтому я ничуть не удивился, когда однажды Карпов предложил мне слетать с ним в контрольный полет на двухместном самолете.
Полетели. Я был уверен: вот сейчас-то покажу "класс". И показал - на простейших элементах допустил ошибку. Есть такое упражнение у летчиков - полет по "коробочке". Выполняя это упражнение, надо четко строить маршрут в соответствии с посадочным знаком, а я ушел в сторону. И вдруг слышу в переговорном аппарате:
- Куманичкин, ты что, летать разучился?
Смотрю на приборы, показания их в порядке. Лихорадочно соображаю, в чем же дело. Снова слышу голос Карпова:
- Куманичкин, я все силы приложу, чтобы оставить тебя инструктором в училище. Поймешь тогда, какие дурашливые среди вас попадаются.
Это было самое страшное. Карпов не объяснял мне ошибку, надеясь на мою сообразительность, а я... Но в чем же все-таки дело? Еще раз смотрю на приборы, на землю. Ага, замечаю, что ухожу в сторону, под углом, от четко различимого посадочного знака Т. Вот откуда все мои беды! Быстро исправляю ошибку, а в переговорном устройстве слышится:
- Такие ошибки даже дети не допускают. Тебе не на самолете летать - на телеге ездить. Зачем тебя, такого непутевого, только мать родила...
И так далее. До самой посадки. Когда мы сели, я вылез из своей кабины и поднялся к инструктору, который оставался в самолете (Ивану Петровичу предстояло лететь со следующим курсантом).
Докладываю, как положено:
- Товарищ инструктор, разрешите получить замечания!
По лицу Карпова, по его дрожащим губам понимаю, что ничего хорошего я сейчас не услышу. И хотя ошибка была плевая, и я давно уже летал самостоятельно, и контролировал Иван Петрович едва ли не один полет из десяти - "продраил" меня Карпов так, что настроение мое мгновенно скатилось к нулевой отметке. Не видать, думаю, мне сегодня самостоятельных полетов - отлетался. В глубине души я понимал, что инструктор прав, что чем требовательнее он к нам, тем ощутимее будут конкретные результаты, но... обидно было, страшно вспомнить.
Карпов, не обратив, казалось, никакого внимания на мои переживания, улетел в очередной контрольный полет. Минут через двадцать самолет приземлился. Иван Петрович вылез из кабины и подозвал меня к себе.
- Переживаешь?
- Угу...
- Правильно делаешь. За одного битого двух небитых дают. Вон стоит "семерка" - полетишь самостоятельно, выполнишь полет по всем правилам. Задание остается прежним. И запомни: за малейшую ошибку в дальнейшем - шкуру спущу! Летать ты можешь значительно лучше. А инструктором я тебя все же оставлю. Иди!
Я - опрометью к "семерке", одноместному истребителю. Прощен!
Надо сказать, что требовательность Ивана Петровича приносила свои плоды: курсанты его группы летали хорошо - он не прощал нам малейшей погрешности. Вот почему на резкость (а подчас и грубость) Карпова мы не обижались: понимали, что требовательность инструктора куда важнее его словечек, которые в общем-то в его устах звучали хоть и обидно, но не зло. Да и к тому же наш инструктор так исчерпывающе точно объяснял нам причины всех наших промахов, так толково показывал, как их следует устранять, что очень быстро мы привыкли к грубоватой манере Ивана Петрович/а изъясняться и научились правильно воспринимать каждый очередной его разнос.
Карпова мы любили и подражали ему во всем. Каждую тонкость летного дела знал Иван Петрович в совершенстве.
Проходим пикирование - сложный маневр пилотирования, требующий выдержки и точного расчета. Иван Петрович объясняет просто.
- Имейте в виду, если хотите жить, - самолет всегда дает осадку, при любом маневре. Чем круче пикирование, тем больше осадка. Учтите это, когда выводите самолет из пике при резком переводе его на вертикальные фигуры. А то и костей не соберете...
Потом я не раз вспоминал этот совет своего учителя. Сколько летчиков в безобидных, казалось бы, ситуациях, погибли, не сумев справиться с самолетом при выводе из пикирования.
Подходило время расставания с училищем. Мы мечтали о строевых частях. Каково же было мое разочарование, когда я узнал, что оставлен в училище инструктором вместе с другими курсантами моего звена - Иваном Смирновым, Михаилом Седовым, Алексеем Кондрашовым, Алексеем Скрипкиным, Алексеем Наследуховым, Николаем Девяткиным. Исполнил-таки Иван Петрович свое обещание. Но ничего не попишешь - надо подчиняться.
И не могли мы тогда знать, двадцатилетние лейтенанты, что боев нам не избежать, что через год-два все мы окажемся в действующей армии и что после войны в живых останется только двое из нас - Коля Девяткин и я.
Ничего этого, повторяю, я не мог знать в конце 1939-го, выходя из ленинской комнаты училища и завистливо поглядывая на своих однокурсников, уезжавших в дальние гарнизоны.
Самому мне доведется попасть в строевую часть только в начале войны.
Показательный пилотаж
Почти до начала войны я работал в Борисоглебске инструктором. Учил летать молодых, неоперившихся курсантов, каким совсем недавно был сам. Июнь 41-го года застал меня под Москвой, где я командовал истребительной эскадрильей.
В первые недели войны немецкая авиация захватила господство в воздухе. Фашисты использовали тактику внезапных налетов на наши аэродромы, поэтому потери в самолетах с нашей стороны были весьма значительны.
К августу 1941 года в наших авиачастях сложилось исключительно тяжелое положение. На пополнение прибывали сотни летчиков, но без самолетов (их называли в частях "безлошадные").
Истребители первого года войны - ЛаГГ-3 - по сравнению с немецкими машинами уступали им по своим летно-тактическим качествам. На аэродромах стояли десятки и сотни самолетов, поступивших прямо с авиазаводов; некоторые из них даже не успели покрасить в заводских цехах. Инженерный состав и техники авиачастей делали все от них зависящее, чтобы в максимально короткие сроки привести самолеты в боевую готовность, устранить все дефекты.