Все эти размышления и побудили его создать теорию счастья. Он был уверен, что она не только поможет ему самому стать счастливым, но и окажется очень полезной для разных всяких других людей. К сожалению, он ничего об этом не сказал своему преподавателю. Просто постеснялся. А ещё, конечно же, он даже не мог предположить, что у этого педагога очень сложные взаимоотношения с таким явлением, как счастье. Иначе он объяснил бы ему, что нужно всё проанализировать и понять, что же мешает тебе быть счастливым. А ещё он мог бы убедить его в том, что счастье всегда внутри нас. И что лучше притворяться счастливым, чем считать себя несчастным. Не сказал же он об этом лишь потому, что не осмелился перешагнуть какой-то внутренний барьер. Он, вообще-то, был очень застенчивым. Ведь ему было всего шестнадцать лет.
Педагог долго расспрашивал своего студента, есть ли у него хорошие знакомые или родственники в Москве или Ленинграде. Он прекрасно понимал, что такой юноша не может поселиться в общежитии и выстраивать свою жизнь так, как это обычно делают студенты. Как же его обрадовали слова о том, что оказывается в Ленинграде у него живёт тётя. Так сразу же зародилось решение переводить его из Баку не в Москву, а в Ленинград.
Лишь после того, как все хождения по кабинетам были завершены, эта, казалось бы, нескончаемая эпопея такого длинного дня, наконец-то, подошла к концу. Теперь ещё несколько месяцев надо было дожидаться официального разрешения из министерства. Но, слава богу, что все необходимые письма в Москву были уже отправлены. К концу учебного года, наконец-то, пришёл официальный ответ из министерства, и все остальные проблемы также были благополучно разрешены. А перед летними каникулами они встретились ещё раз. Это была, фактически, их последняя встреча. Студент уехал, а преподаватель остался. Чудак и Гений расстались. Навсегда.
Гений будет дальше жить своей жизнью. В ней будет такое количество ярких событий, интересных семинаров, замечательных людей, что он навряд ли будет вспоминать об этом странном педагоге, сумевшим в одночасье изменить размеренное течение его жизни. А чудак всё же время от времени будет пытаться что-то узнавать о том, как же живётся его бывшему студенту. Вернее, его будет беспокоить вопрос о том, сумел ли Гений раскрыть сполна тот великий талант, которым его одарил господь бог. Ведь в стране, в которой они жили, был нарушен нормальный ход истории. Здесь Гений мог умереть с голоду, оказаться жертвой случайной уличной драки или погибнуть в силу своей рассеянности и постоянного нахождения на грани двух миров. Реального и виртуального. Очевидно было лишь одно. Это то, что мир науки был для Гения такой же реальностью, как и окружающая его среда. Вот и жил он на самой кромке, разделяющей их. А это всегда опасно. Кромка – она и есть кромка.
***
Семья этого чудака-педагога в корне отличалась от семьи студента-гения. Прежде всего, она была абсолютно далека от мира науки и образования. Отец его занимался торговлей, а мать – домом. Сам он считал своего отца уникальным человеком. Умным, циничным, решительным. Он-то был абсолютно другим – добрым, мягким и уступчивым. Но, тем не менее, никак не мог простить отца, что едва ему исполнилось шесть лет, как тот отдал его в немецкий пансион. Пансион запомнился ему жёсткой дисциплиной. И отвратительной едой. При первой же возможности он сбежал домой. Ненадолго. Всего на часок. В свободное от занятий время. Мать его досыта накормила разными всякими вкусными вещами. Когда он уже пытался выскользнуть из дома, отцовская рука неожиданно схватила его за плечо.
– Имей в виду, что, если мать ещё раз попытается покормить тебя, я вас с ней на пару выгоню из дома.
Больше он не приходил из пансиона домой. Разумеется, кроме стандартного выходного дня, который полагался ему по воскресеньям. Но и в этот выходной отец не разрешал матери его баловать.
– Ты пойми одно. Он должен привыкнуть к другой еде. Когда он кончит школу, то пойдёт учиться в университет. Там всюду еда будет, как у немца в пансионе. Не дари ему своей заботой новых разочарований.