Далеко впереди загорелось окнами село, до щекотки в ноздрях запахло печным дымом. Только изба Милешкиных стояла темной. Людмила побрела в тальники, трещала там сучьями, вырывая из снега и ломая сушняк на дрова. Василек плыл по следу матери, выволакивая на дорогу палки. Набрали полные салазки тальника, увязали веревкой и подались домой. Сухие ветки, волочась, громко шумели.
От электрического света Васильку показалось в избе очень холодно и неприкаянно, куда лучше в омшанике и на зимней речке. За перегородкой, среди большой комнаты, квадратный стол, на столе школьные учебники, вдоль стен четыре кровати, несколько стульев — вот и все убранство избы. Мишутка кое-как вскарабкался на кровать, прямо в пальто, и притих, в изнеможении раскинув руки; рядом с ним свалился и Петруша. Старшие с неприязнью посматривали на ворох учебников.
Василек посидел на скамье и сказал тоном взрослого мужчины:
— Пойду маме Миле помогу дров нарубить. А ты, Люсямна, в чайник воды налей; работать за нас некому, — Стуча обмерзшими валенками, мальчуган вышел за дверь.
Людмила рубила только что привезенный сушняк. У Милешкиных что с плеч, то и в печь. Возле каждого двора стены березовых и лиственных поленниц, а в ограде Милешкиных валялось несколько сучковатых чурок, к которым не единожды подступали с зазубренным топором Людмила и Василек. Милешкины каждую зиму сжигали дотла жерди городьбы и весной снова загораживали свой огород.
В каждом доме был глава семейства, хоть пьяница, лентяй, а все-таки мужчина, худо ли бедно, однако дров на зиму он запасал: самый никудышный мужичонка не станет позориться, сжигая изгородь. В доме Милешкиных хозяин появлялся годом да родом. Людмила числилась замужем, и дети имели законного отца, но отец странствовал в экспедициях по сопкам. В эту зиму, писал, изыскивает путь для Байкало-Амурской магистрали в Баджальских горах. Заглядывал в родное семейство сам Милешкин нарядным. Сиживал со стариками, наплетая им с три короба про полезные ископаемые в тайге, распаливал в дедах напрасную тягу к странствиям и, не успев научиться отличать Петрушу от Мишутки, опять увеивался в далекую экспедицию.
Потому-то Людмила и тягала на себе тальник и жгла изгородь.
Пока разгоралась печка, Василек и Люсямна тоже уснули. Людмила поужинала супом и засиделась за столом одна. Думала, что надо бы посмотреть склад, где она числится сторожем. Склад за огородом, но ее разморило от тепла и усталости, так бы и сидела не двигаясь. На дворе морозная мгла, деревня спит, только изредка брешут пугливые собаки. Отодвинув от себя тарелку и плетеную хлебницу, Людмила положила руки на стол, на руки — тяжелую голову. Загорись в эту минуту колхозный склад, она, наверно, не нашла бы сил подняться. Образ мужа то появлялся в ее сознании, то, как в тумане, исчезал. Ни обиды, ни зла не было теперь у Людмилы на Милешкина.
Школьницей Люда и минуты не тратила перед зеркалом. Утром, проснувшись, плескала несколько пригоршней холодной воды на лицо, и в карих, всегда удивленных глазах сна как не бывало. Щеки пылали, губы и того ярче; темные волосы, вьющиеся у висков и над высоким лбом — длинные, небрежно связывала на затылке попавшейся под руку тесемкой или прядкой волос — и уже девушка загляденье!
С детства росла вольной птицей Людмила. Родители не шибко старались, чтоб их «доча» прилежно училась, говаривали: «Знание от ума. Сколько в тебе ума положено, на столько и потянешь в школе, а строгостью и битьем ума не прибавишь — последнее загубишь. И много ли надо требовать науки от девчонки? Могла бы своих ребятишек потом пересчитать, с нее и хватит». Нравилась Людмиле литература, история и география — получала пятерки, математику тянула на три вперемежку с двойками.
Весной, когда речка Улика разъедала лед, начинали зеленеть бугорки и солнце грело так ласково, что в избу не хотелось заходить, Люда вовсе отбивалась от школы. Бывало, идет утром на уроки и не заметит, как очутится на речке. Очарованная перелетом и пением птиц, просиживала до полудня на берегу, не сводя блестящих, мечтательных глаз с тихого течения воды.
Женихов Людмиле не надо было искать: вокруг нее всегда хороводились свои парни, навяливали дружбу и любовь командировочные. Ухаживали за ней молчуны с твердым характером, непьющие, некурящие, грамотные. Родители дали совет дочери: «Иди за Тимку Милешкина. Сундуков с шелком и бархатом он тебе не припасет, зато характером легкий и тебя, ветреную, поедом не заест. Придешь в полночь — не набросится с кулаками, проспишь до обеда — только порадуется. Не задушит Милешкин в тебе веселую душу, не оборвет перья-крылышки, чего еще надо для счастья? Но и сам будет вольным Тимка. Может век с тобой прожить, не вылазя за порог избы, а может и сразу после свадьбы укатить в неведомые края, откуда ты никакими крючками не выдернешь его».