— Тяни, тяни, а то убежит! — торопил жену Гоша.
Нина, выбирая леску, с мольбой шептала:
— Отойди, говорю тебе, отойди!..
Так и в это утро они проверили закидушки, рыбу пустили в лодку с водой.
Нина разделась до пояса, наплескалась вволю, насмеялась, наслушалась звонких откликов эха с другой стороны реки из хмурого леса. Легко и свободно дышалось Нине, освеженной в прохладной воде, каждая кровиночка ликовала в молодой женщине. Она вытиралась махровым полотенцем старательно, с наслаждением и смеялась над Гошей, который, сняв рубаху, понуро топтался у воды, отмахиваясь от комаров, нещадно нахлестывая ладонями по своей бледной спине. Наконец он набрал в ладони воды, пока донес к лицу, нарочно выпустил и елозил мокрыми руками по щекам.
Нина плещет на него пригоршнями — у Гоши захватывает дыхание, он стонет, воет и убегает, вертясь волчком.
— Ты меня такой холодной вылечишь!.. — издали ворчит Гоша.
Нина зачерпывает ведром воды и подходит к мужу, сама безудержно смеется. Гоше убегать больше некуда — уткнулся в крутояр. Боязливо поглядывая на жену, он хватает воду и плещет на свою волосатую грудь с кряканьем и стоном.
До зноя Нина работала в огороднике, Гоша возился с пчелами, спрашивая у жены о непонятном, листая учебник. Потом Нина ушла на земляничную поляну. Июнь сухой. На открытых местах земляника мелкая, бордовая, дышит жаром, но в тени орешника, в низкорослой траве ягодник ядреный и земляника крупная. Нина собирала землянику и пальцами чувствовала ее прохладу, податливую шершавость. Сорвав крупную ягодину, она колебалась: в банку положить или в рот? Лучше все-таки съесть.
Нина удовлетворенно, робко, боясь обмануться, прислушивалась к себе. Ей мало видеть каждое утро перемены в природе, слышать новые голоса птиц; она неустанно завидовала и длиннохвостой чечетке: у нее в гнезде маячат четыре разинутых голодных рта; и ласточке: ту встречают птенцы зазывным писком. Она завидовала даже безмолвным липе и лилии: они отцветут и дадут семена…
Привез Рагодин на водомерный пост транзисторный приемник. Утром Гоша едва откроет глаза, сразу начинает крутить барашки приемника: ловить последние известия.
— Слышишь, Нинуля! — то и дело надоедает жене. — Парень-то за день здорово напластал травы! Конечно, не по нашим кочкам ставит рекорды… Слышишь, второй мост построили через Амур!.. Где-то живут люди, а тут небо коптишь…
Наслушается Гоша последних известий и целый день сам не свой ходит, ничто ему не мило — встанет столбом на берегу и глядит, глядит вниз по течению реки.
Нина спрятала транзистор. Гоша поднял скандал. Тогда Нина отдала ему приемник и, разъяренная, бледная, указала на порог:
— Вон! Чтоб духу твоего здесь не было!
— Это меня гонят!.. — изумился Гоша. — Ну и прощай! — Он засунул в карман транзистор, сорвал со стены ружье, зыркнул по углам: что бы еще такое прихватить с собой? Больше ничего не взял и выскочил за дверь; Нина — за ним.
— Лодку не смей трогать, лодка мне нужна. Кати пешком по тропинке, кати!..
Гоша резко свернул с дороги на реку и попер по густой леспедеце. Нина стояла на пороге, глядела мужу вслед и ждала, когда он оглянется. Гоша, так и не оглянувшись, сгинул в лесу.
Нина опустилась на краешек ступеньки, поставила локоть на колено, подперла ладонью щеку — сидела окаменевшая. И расплакалась.
— В космос захотел, рекорды на тракторе ставить… Сам пропадет и меня погубит.
Нина вытерла ладонями обильные слезы и думала, как о потерянном, что уже созрела черемуха и лесная малина и грибов в тайге целые заросли; выйдешь за угол дома — и собирай. Да теперь уже не собирать ей ни грибов, ни ягод, все пропало!.. Нет, не пропало. Она проживет: будет воду измерять сама, за ягодами и грибами ходить одна. Немного успокоясь, она незлобливо бранила Гошу и посматривала на кусты, прислушивалась к шелесту листьев.
Вечером Нина отправилась к реке измерять воду. Впереди нее бежал по дорожке удод с высоким гребнем. Нине он казался родным. И ласточки свои, на быстрине плескалась холодная рыба — и к ней привыкла… Измерив воду, она возвращалась домой уже на закате солнца и надеялась: вот-вот появится на крыльце Гоша. Гоша так и не вернулся. Нина опять присела на ступеньку. Надо бы ужин сварить, да сил нет. Из тайги слышны последние голоса птиц, пчелы и в сумерках продолжали неугомонно гудеть, летая на серпуху, на леспедецу, на пенисто-белый рябинолистник. Нина загадала: «Угомонятся пчелы, и я уйду в избу, чего теперь ждать…»
Нехотя выпив кружку козьего молока с хлебом, она поставила на край стола зажженную лампу, не раздеваясь прилегла на кровать.