Отец мой, надо сказать, на летнем пастбище время зря не терял — гнал деготь на продажу. У баев-то много не заработаешь. Когда мы приехали на базар, у меня глаза разбежались. Здесь можно было купить все на свете. Продав деготь, мы пошли по рядам, и я сказал отцу о своей заветной мечте. «Сначала хомут да материи на халаты надо купить, а уж потом и твои удочки посмотрим», — ответил он.
Обратный путь, мне казалось, я летел на Тулпаре[6]. Еще бы — я стал владельцем двух удочек на хариусов и окуней и ста крючков для щук. «Зачем тебе столько крючков? — спросил меня отец. — Все равно разом не забросишь сто удочек». И правда, подумал я, как это можно в двух руках держать пучки удилищ. Как мне это в голову не пришло. «Раз ты знал, что я не могу сто удочек держать, для чего же ты купил уйму крючков?» — спросил я отца. «Увидишь», — только и сказал отец. Ждать долго не пришлось. Отец сделал из лыка клубок и на него намотал конского волосу, а по самому верху пустил проволоку с крючками для щук. Ни дать ни взять вышел еж — с целую шапку. Я ломал голову: что отец затеял — он ведь ничего зря не делал. Но где мне было докумекать. Отец был мастак на разные хитрости. К ежу он привязал конец веревки и сказал: «Теперича готово. Теперича не страшно и косолапого в гости пригласить». Пока отец не растолковал мне что к чему, до тех пор я, как остолоп, стоял и глядел на «ежа». Оказывается, с его помощью можно поймать хозяина леса и привести куда душе угодно. Как это делается, отец мне показал и сказал на дорожку: «Первое дело — не боись. Коленки затрясутся — считай пропало». Взял я «ежа» за веревку и отправился на то место, где срубил оглоблю. Стал по сосне топором стучать, как наказал отец. И вот он явился, и прямо на меня. Топает на задних, передними сучит — ну я ему и бросил «ежа», когда шагов десять меж нами осталось. Отец как в воду глядел — поймал медведь «ежа», хотел лапами разорвать его, да не тут-то было. Крючки впились ему в подошвы лап, и он ни тпру ни ну. Катается по земле, рычит по-страшному, а меня смех разбирает. Погладил я его по башке валежиной, дернул за веревку. Сначала не хотел идти — гордость, видно, не позволяла. А куда денешься. Хочешь-не хочешь, а силы и свободы той нет. Ну и повел я его к нашему кочевью. Прошел шагов пятнадцать, и тут отец с ружьем из-за камня поднялся — следил он за мной, на всякий случай подмогнуть готовился. Вот смеху было, когда мы лесного хозяина на кочевье привели. Люди меня чуть ли не героем возвеличали.
II
Не раз мне приходилось иметь дело и с волками. Этот зверь особенный, свои хитрости и повадки имеет. И охотится по-своему. Как-то мы с отцом, вечная ему память, возвращались с Яика[7], куда занесла нас нелегкая жизнь батраков. Пока перевалили Ирендык, стемнело. А тут заморосило, и, по всему было видно, лошаденка наша притомилась. К счастью, вскоре набрели мы на шалаш, оставленный кем-то на летнем стойбище. Пока то да се, такая темень наступила, хоть глаз коли.
Попив чаю, мы стали укладываться спать. Вдруг лошадь зафыркала, забила копытами о землю. «Неспроста это», — забеспокоился отец, шаря в темноте ружье. Вслед за отцом я вылез из шалаша и увидел шагах в пятнадцати несколько огоньков. Пока я гадал, что же это могло быть, отец зарядил ружье и, подавшись вперед, выстрелил. Раздался визг, огоньки заметались и тут же потухли.