Потом уж я догадался, почему так получилось. Понял, что сын бая Шахбал отдал письмо не Газизе, а Хуснии — он ее всегда называл «апай». Я тогда и не подумал об этом. Вот к какой беде приводит незнание грамоты… Что дальше стало с Хуснией и Газизой, не знаю. Доходили потом слухи, будто бай послал за нами погоню в разные волости, несколько месяцев мучился, разыскивал нас.
После этого бегства отправился я на Яик, нанялся там в работники, стал заниматься разным ремеслом. Потом удалось мне получить документ, поехал в эти Кипсакские края и обосновался тут. А Газиза и молодая жена бая остались в сердца как память о далекой молодости… Ну, а что было со мной дальше, расскажу, если понадобится, потом, — сказал Аптельман-бабай и встал. — Пойду, скажу, чтоб запрягали. Пора кумыс развозить.
Тем временем Кирьян-агай и Хасан-агай сидели в сторонке, в тени, с Гайрат-бабаем и смеялись его рассказу. Я не посмел подойти к ним и стал дорисовывать наброски, которые делал во время беседы с Аптельман-бабаем. Но Кирьян Сафич подозвал меня.
— Айда, садись, послушай вот и Гайрат-бабая, — сказал он.
Прислушавшись, я понял — Гайрат-бабай досказывает какую-то сказку. Я успел услышать только конец:
— Эту сказку, братцы мои, рассказывали еще в ту пору, когда коза была командиром, сорока — солдатом, змея — есаулом, лиса — начальником, косуля — посланницей, род — без племени, а мы были еще несмышлеными. А я в те времена увидеть мог старика за сорок верст, джигита — за двадцать, всадника — за шестнадцать, пешего — за шесть, рысь — за восемь, муху — за четверть версты. Богатого — в его подполе, бедного — в поле; того, кто постукивал, мог услышать за девять верст, звон бубенцов — за сорок, хорошего мог рассмотреть с любого расстояния, а плохого видел даже через покрывало, — закончив эту присказку, Гайрат-бабай передохнул, потому что выпалил все одним духом. Я пожалел о том, что не услышал всю сказку Гайрат-бабая. Хотя, подумал я, можно и не жалеть: прочитаю ее в записях Кирьян-агая и Хасан-агая.
Перевод Е. Ксенофонтовой.
РОДНИК
Повесть
Родник, родник! Пусть речь и пойдет совсем о другом — начну я все же с родника. Вы, наверное, слышали про Ирендык. Есть там диковинное место — Сакбаевская седловина. Краем широкой ложбины прямо в степь с нее сбегает проселок. А сама ложбина, все расширяясь, спускается до Сакмары. Какое там раздолье травам! И славятся они не меньше, чем знаменитые сакмарские луга.
Эти места издавна назывались кочевьем казаха Нигмата. Каждую весну он начинал тут яйлэу[11] и все лето пас свое стадо. Как говорит молва, кто только ни останавливался у гостеприимного казаха, чтобы отведать его густого, как сливки, ароматного кумыса, сдобренного листьями вишни.
Казах давно, еще в девятнадцатом году, перекочевал в родные степи, под Актюбинск. Тогда же эти луга община передала моему дяде, а с двадцать третьего здесь косила наша семья, так что большую часть сенокоса мы и проводили среди этих восхитительных трав.
И вот там, у самой седловины, среди кустов смородины и черемухи, защищенных со всех сторон березовой рощей, бьет ключ. Даже в знойное лето вода его остается ледяной. Этой студеной водой обычно разводили кислое молоко, и получался благодатный айран, который мы пили о наслаждением. Но и сама вода родника была так чиста и свежа, что вкус ее помнится до сих пор. Оттого и живо во мне особенно теплое чувство к тому роднику. Он бьет откуда-то из глубины почти незаметно и, пробежав с сотню шагов под кустами смородины, снова уходит в землю. Старики уверяют — родник-де бежит под ложбиной и, впадая в Сакмару, усиливает прохладу ее вод.
Пусть это остается тайной, живущей лишь в преданьях, пусть! Им, аксакалам, виднее. Только родник тот течет и через мою душу…
На закарпатской земле фашистская пуля пробила мне грудь. В горячке боя я не сразу ощутил рану: мое внимание было поглощено тремя немецкими танками, что выползли из рощи и двинулись на нас. За ними, с опушки рощи, поднялись цепи. Ударили наши орудия, и те цепи стали короче. Изрыгая огонь, танки мчались к железнодорожной станции, прямо на нас. Вот снаряд немецкого танка разнес крышу кирпичной башни, что возвышалась над нашим окопом. Танк вдруг встал и очумело завертелся на месте. Потом ярко вспыхнул и скрылся в черном дыму. Другой, подбитый огнем артиллеристов, рухнул в яму. Третий же, отстреливаясь, скрылся в глубокой лощине. Оставшись на открытом поле без защиты, поредевшие цепи залегли.