Бедный домик его родителей, прижатый к земле покатой крышей, никогда не казался ему таким большим и красивым, а их тесный дворик — таким просторным.
Где-то над головой Нильса зашумели крылья. Это с юга на север летели дикие гуси. Они летели высоко в небе, вытянувшись правильным треугольником, но, увидев своих родичей — домашних гусей, — спустились ниже и закричали:
— Летите с нами! Летите с нами! Мы летим на север, в Лапландию! В Лапландию!
Домашние гуси заволновались, загоготали, захлопали крыльями, как будто пробовали, могут ли они взлететь. Но старая гусыня — она приходилась бабушкой доброй половине гусей — бегала вокруг них и кричала:
— С ума сош-шли! С ума сош-шли! Не делайте глупостей! Вы же не какие-нибудь бродяги, вы почтенные домашние гуси!
И, задрав голову, она закричала в небо:
— Нам и тут хорошо! Нам и тут хорошо!
Дикие гуси спустились ещё ниже, словно высматривая что-то во дворе, и вдруг — все разом — взмыли в небо.
— Га-га-га! Га-га-га! — кричали они. — Да ведь это не гуси! Это мокрые курицы! Оставайтесь в вашем курятнике!
От злости и обиды у домашних гусей даже глаза сделались красными. Такого оскорбления они ещё никогда не слышали.
Только белый молодой гусь, задрав голову кверху, стремительно побежал по лужам.
— Подождите меня! Подождите меня! — кричал он диким гусям. — Я лечу с вами! С вами!
«Да ведь это Мартин, лучший мамин гусь, — подумал Нильс. — Чего доброго, он и в самом деле улетит!»
— Стой, стой, — закричал Нильс и бросился за Мартином.
Нильс едва догнал его. Он подпрыгнул и, обхватив руками длинную гусиную шею, повис на ней всем телом. Но гусь даже не почувствовал этого, точно Нильса и не было. Он сильно взмахнул крыльями — раз, другой — и, сам того не ожидая, поднялся над землёй.
Прежде чем Нильс понял, что случилось, они уже были высоко в небе.
Глава вторая
ВЕРХОМ НА ГУСЕ
Нильс сидел на спине у Мартина и не смел шевельнуться. Он никогда не думал, что гусь такой скользкий. Нильс прямо прилип к шее Мартина. Обеими руками он вцепился в гусиные перья и, чтобы лучше удержаться, весь съёжился, вобрал голову в плечи и даже зажмурил глаза.
А вокруг него выл и гудел ветер, — словно хотел оторвать Нильса от Мартина и сбросить вниз.
— Сейчас упаду, вот сейчас упаду! — шептал Нильс.
Но прошло десять минут, двадцать, а он не падал. Наконец он расхрабрился и чуть-чуть приоткрыл глаза.
Справа и слева мелькали серые крылья диких гусей, над самой головой Нильса, чуть не задевая его, проплывали облака, а далеко-далеко внизу темнела земля.
Она была совсем не похожа на землю. Казалось, что кто-то разостлал под ними огромный клетчатый платок. Одни клетки были чёрные, другие желтовато-серые, третьи светло-зелёные.
Нильс не сразу понял, что всё это — поля. Чёрные клетки — только что вспаханные поля, зелёные клетки — это осенние всходы, перезимовавшие под снегом, а желтовато-серые квадратики — прошлогодние жнивья, до них ещё не успел добраться крестьянский плуг.
Вот клетки по краям тёмные, а в середине — зелёные. Это сады, — деревья ещё совсем голые, но лужайки покрылись первой травой.
А то попадались коричневые клетки с жёлтой каймой — это был лес: он стоял тёмный, неодетый, а молодые буки на опушке желтели старыми сухими листьями.
Сначала Нильсу было даже весело разглядывать это лоскутное одеяло из разноцветных клеток. Но чем дальше летели гуси, тем тревожнее становилось у него на душе.
«Чего доброго, они и в самом деле занесут меня в Лапландию!» — подумал он.
— Мартин, Мартин! — крикнул он гусю. — Поворачивай домой! Хватит, налетались!
Но Мартин ничего не ответил.
Тогда Нильс изо всей силы пришпорил его своими деревянными башмачками.
Мартин чуть-чуть повернул голову и прошипел:
— Слуш-ш-ай, ты! Не ш-шуми! Сиди смирно, а не то сброшу тебя…
Пришлось сидеть смирно.
Весь день белый гусь Мартин летел вровень со всей стаей, будто он никогда и не был домашним гусем, будто он всю жизнь только и делал, что летал.
«И откуда у него такая прыть взялась?» — удивлялся Нильс.
Но к вечеру Мартин всё-таки стал сдавать. Теперь-то всякий бы увидел, что летает он без году один день: то вдруг отстанет, то вырвется вперёд, то будто провалится в яму, то словно подскочит вверх.