Это был уже 1965 год. Я рассказал друзьям. Валерий не среагировал, его, алтайского мужичка, национальный вопрос не волновал. Володя — сам полукровка, его это задело, и он сильно матерился. Спустя два года я понял, что особенность характера Высоцкого — быть очень внимательным к приятелям и реагировать на несправедливость. Он не верил, что я легко смирялся, и считал мой оптимизм, с которым я относился к кинозапретам на фоне трудов и успехов Таганки, показным. По-моему, он именно тогда задумал вовлечь меня в кинематограф. И однажды ему это удалось, что я понял только теперь, спустя более чем полвека.
Итак, 1967 год. В Измаиле-городе идут съемки фильма «Служили два товарища». В главных ролях Олег Янковский с Роланом Быковым, двое красных товарищей, и Владимир Высоцкий — поручик Брусенцов, их враг — белогвардеец. Володя обратился к авторам сценария, друзьям Валерию Фриду и Юлию Дунскому, с идеей: хорошо бы дописать его герою второго товарища, а то красные — парой, а он — в одиночестве. И сценаристы придумали белого офицера с благозвучной для антисемитов фамилией — барон Краузе. Высоцкий, конечно, предвидел мою не самую восторженную реакцию: маленькая роль в кино при ведущем положении в театре… Но хорошо знал силу своего влияния на нас — жертв земного притяжения. Эту свою черту описал в песне:
Между прочим, у Пушкина на эту тему было чуть скромнее: «Когда на что решусь, уж я не отступаю». У Володи на мою унылую реакцию было два контраргумента: «Во-первых, превосходный режиссер Евгений Карелов и блестящие актеры: Быков, Папанов, Саввина, Крючков, наша Демидова; во-вторых, билет на самолет уже у меня, мы летим вдвоем, и я тебе покажу, какая это сказочная штука — кино, и не возражай, пожалуйста!»
Невозможно спрятаться от его убежденности. Высоцкий не выносил упрямства перед очевидностью. Факт налицо: режиссер, роль, полет, Одесса, все свои, увлекательность сюжета, профессиональный интерес. А человек упрямо сопротивляется. Еще два раза, сверкая очами, повышая голос до опасного тона, повторяет аргументы… Если и после этого не согласишься, неизвестно, чем кончится буря гнева…
Я согласился попробовать. Не хочу подробностей о том, почему так и не исполнилось желание Владимира «прописать», продлить существование моего персонажа, провести его через фильм. Но вот несколько моментов проявлений характера Высоцкого вспомнить уместно. Он умел влюблять в свою стихию и любил удивлять людей — радостью, новостью, добром. Полет в Одессу — и мы обсуждаем общие дела в театре.
Володя от всей души расхваливал приметы натурных киносъемок. Зачем сидеть в Москве — в свободные от театра дни, в кино интересно с первых минут: самолет, смена впечатлений, смотри: снижаемся в Одессе, здорово!
Старенький самолет из Одессы в Измаил. Человек пятнадцать. Все сидят рядом, шум моторов невообразимый. В манере Деда Мороза он зовет меня балдеть: «Глянь, дурачок, справа красавец-лиман, глянь влево: море! Черное! Понял? Это у тебя уже настало кино! Понял?!» Я ему на весь салон машины: «Да, не кричи, я понял! Одессу в жизни ни разу не видел, а там у моей мамы все детство проходило!» — «При чем тут твоя мама, мы уже летим в Измаил!»
Высоцкому мешает восторгаться… насморк. Он учит меня, мучая себя: вот что надо делать, если заложило уши… «Гляди и повторяй: я быстро жму двумя пальцами слева, двумя справа на уши и на ноздри и часто-часто сглатываю. Прошла закупорка — все равно быстро-быстро, часто-часто». Мне не надо, но он требует! И сам без передышки жмет и на меня давит. Я тоже жму, раз ему надо, а он придирается, корректирует мое исполнение. Я думаю: «Мне-то не нужно, но ему, видимо, так легче, веселее? Может, учительство отвлекает его от противности процесса». А когда сели в Измаиле, он быстро пробежал к встречающим и сообщил, что самолет — ветеран, что летит смешно, но что у нас заложило уши, поэтому мы не заметили, как долетели. Нет, он не наивен до такой степени, наедине он мне скажет чуть позже: «Ты не смейся, чудачок, ты теперь уже научился растыкать закупорку — ты меня еще вспомнишь».